Судьба ополченца

— Саша Сахаров, мы сидели с тобой вместе в лагере Боровуха и находились в рабочем корпусе. Я — в комендатуре рисовал немцев, майора Менца, а ты работал инженером по канализации и водопроводу. Может быть, ты меня запомнил?

Возможно, потому, что было в комнате полутемно, свет маленький горел, не он не дал понять, что узнал меня, только кивнул. Я опять начал:

— Саша, я буду с тобой говорить. Но в любую минуту, если что не так, выдерну кольцо. Отвечай на вопросы. Ты вызвал Хотько. Ты передавал через хозяина, что хочешь встретиться с Хотько. В особом отделе бригады решили вместо Хотько послать меня, так как мы знакомы. Ты можешь отдать мне письмо и сказать свой ответ комбригу, я передам. Мне поручено передать: командование бригады согласно принять тебя с батальоном.

Опять никакого ответа.

В этот момент Хотько переступил порог и закрыл дверь. Прошел молча и сел на табуретку возле столика, чтобы быть по правую руку Сахарова, свою правую держал в кармане полушубка, с пистолетом. Обращаюсь к Павлу:

— Думаю, никто не возражает, приготовь фонарик, чтобы лампа случайно не погасла.

Павел заерзал, вытащил левой рукой и зажег фонарик.

— Ну вот, Саша, теперь быстро, времени у нас нет. Согласен на переход вместе с батальоном?

Он вдруг начал путано объяснять, что сейчас немцы внимательно очень следят за ним и он боится, может кто-нибудь выдать, но есть верные люди…

Очень сбивчиво и ничего конкретного, определенного. Внезапно он оживился, даже вскинул голову:

— Да знаете, сам я готов перейти! И еще людей приведу, надежных, за них я отвечаю…

Опять юлит и изворачивается — не хочет дать прямого ответа. Значит, его обещание взять Хотько и есть цель встречи! Значит, нас ждет засада! Надо сейчас же дать ему козыри, заинтересовать!

— Мы не можем вернуться к Дубровскому без твоего ответа, надо тебе написать — что ты готов сделать. Пиши комбригу.

Он с готовностью вынул бумагу и начал, склонившись, что-то писать. Это самая напряженная минута встречи. Я уже четко понимаю, что переговоры провалились, он хитрит, о переводе батальона нет и речи, это не разговор человека, осознавшего свою вину перед родиной и готового к действиям. Прошу его прочесть написанное. И вдруг звучит:

— «Я хочу искупить свою вину перед советской властью и прошу принять меня и моих товарищей к вам в бригаду».

В горле спазм — от досады, от напряжения, тому, что он написал, я не верю — хочет затянуть переговоры. Но зачем? А может, ответ уже ждет нас — в сенях? за стеной хаты?.. Надо уходить! Кончать эту комедию, которая может так дорого нам обойтись. Говорю как могу спокойнее:

— Ну что ж, думаю, комбриг ответит согласием.

— Ответ передадим через неделю, — добавляет Хотько. — Место встречи назначим сами.

Поднимаемся, и я прошу Сахарова сидеть, пока не возвратится хозяин. Отходим спиной, Сахаров — в луче фонаря. Переступаем через порог в сени и закрываем дверь. Дверь наружу уже распахнута, в проеме маячит фигура хозяина — показывает рукой, что свободно. Бросаемся на улицу, за угол и бежим огородами к саням, увязая в сугробах, судорожно вытягивая ноги, глаза привыкают к темноте, слышим сдавленный голос Ивана, нашего товарища: «Сюда, сюда, я тут!» От души отлегло — нет засады! Но напряжение не спадает. Через минуту Иван протягивает кнутом по крупу лошади, и конь уносит нас в темноту. Позади — ни погони, ни выстрелов, но мы уже четко знаем, что Сахаров замыслил недоброе. Казалось, во всем его поведении отсутствует логика, но план с дальним прицелом, проникновения в бригаду, мы чувствуем. Хотько разражается длинной речью:

— Во, Коленька, гад! Во, деточка, гад! А я сижу и думаю: «Сейчас всажу, только шелохнется — и всажу!» А ты, Коленька, молодец, счастье, что вдвоем, одному не под силу с этой гадиной. Куды клонит — сам перейдет! Наших столько положил, а теперь — сам! Один! А что у него на мысли — разведка или диверсия? Факт, что перед фрицами выслужиться хочет, почему и переходить собрался не с батальоном, не ротой, а с двумя-тремя своими дружками.

А больше ему фрицы не отпустят! Нехай теперь ждет ответа, а за это время нам орудие увести надо и гранаты заберем у Максима…

Я тоже вступаю:

— Прав Митя, этого агитировать нечего!

Снова и снова перебираем подробности встречи, да и трудно удержаться после того, что позади, но еще живет в нас. Мы приготовили себя к смерти, к готовности погибнуть, а сейчас мы едем бойкой рысью, и над головой звездное небо, но еще какой-то холодок, тень смерти, как когтями, впивается в спину, все ждешь какой-то внезапности, кажется, она еще гонится за нами и вот-вот что-то произойдет, неожиданное… Никак сразу нельзя поверить в счастье, что ты живой, и жизнь перед лицом смерти кажется вновь данной — драгоценным даром.