Судьба ополченца

Как только мы с Хотько вернулись из Боровки после встречи с комбатом власовцев, в кузнице закипела лихорадочная работа над необычной осью. Выковали огромную ось для орудия, укрепили мощным деревянным брусом и надели на нее задние (большие) колеса телеги, усилив ободья и шины. Получился сильный передок, к нему тросом прикрутят станины орудия, и поедет оно на своих и наших колесах. Все надо делать будет в считаные минуты, поэтому готовились к взятию орудия тщательно. Подобрали шестерку сильных лошадей; долго подгоняли упряжь и седла для ездовых. Придумали, как замотать копыта коням, для чего шорники сделали специальные «башмаки», чтобы не слышно было топота и легко было сбросить их, когда придется уходить с орудием от преследования. Придумали, как завязать храпы, чтобы не ржали лошади. И вот, собрав все снаряжение, Митя Короленко со взводом своего отряда и мы с Хотько как проводники отправились за орудием.

Опять мы с Павлом едем в саночках на своем сером коне, который стал для нас уже и домом, и другом, столько мы пережили вместе с ним. День стоял чуть пасмурный, в серебристом инее тонул лес, снег лег, прикрыв комья земли. Мороз спал, но речки, через которые предстоит пройти коням с орудием, скованы крепко. Так мы добираемся до Острова, где все располагаются на дневку, а мы с Хотько, оставив отряд, опять уходим вперед, в разведку и к своим осведомителям.

К Ворони подъезжали открытым полем, явилась мысль: а если засада за крайней хатой? — надо разобраться, что делать будем. Говорю Хотько:

— Я буду сидеть на краешке и сразу соскочу, начну отстреливаться, а ты развернешь коня; я догоню, и дадим деру.

Правая нога у меня болтается, спущенная с саней, чтобы ловчее спрыгнуть, мы на рысях входим в деревню, и в этот момент скрытый под холмиком снега камень ударяет меня в подъем ноги. Адская боль! — и чувствую, как деревенеет нога, Павел меня успокаивает:

— Все сейчас поправим, деточка, поедем к фельдшерице.

Заскочили. Она, на счастье, была дома. Посмотрели, а сапог уже снять нельзя. Ловко Павел подпорол сзади голенище, и сняли сапог, нога раздулась, стала синей и округлой. Фельдшерица сказала, что это, наверно, растяжение, а может, и разрыв связок, видно, удар был очень сильный; сделать быстро тут ничего нельзя, лечение одно — надо лежать, ходить совсем нельзя.

Это было ужасно! Ожидание, что мы возьмем орудие, необходимость провести на место Короленко с его взводом — и вдруг подвести всех и себя своей неосторожностью! И что я скажу Мите? Что у меня нога болит?!

Хотько видел мои мучения и разделял их, так как мы оба получались несостоятельными трепачами, но он никогда не унывал и тут сразу предложил:

— Потерпи, Коленька, есть у меня один человек, поедем к нему, выпьешь стакан — не то что больную, обей забудешь.

Хозяин, узнав Павла, открыл ворота и повел нас в хату. Опять Павел обращается на «вы», не знаю почему, но, когда речь заходит об угощении, он всегда на строгий тон переходит:

— Вот, Иван Макарович, у нас несчастье случилось. Со мной художник с Москвы, едет эти края зарисовывать. Если поправите, то он и вас срисует.

Меня, как ни больно было, все-таки смех разобрал. Хозяин не стал ожидать окончания этой речи и сразу сказал:

— Ну как же, Павло Васильевич, как раз вчера получили. Первосортный продукт — горить!

Полез в деревянный посудный шкафчик, достал красноармейскую флягу и на слова Павла, который с деловым видом спросил: «А сколько потребуется при разрыве связок на ноге, чтобы боли утихли?» — ответил:

— Уж это, будьте покойны, втышится. Стакан — и все. Расспросили, были ли немцы в Ворони, не готовят ли

чего полицаи, и собрались уходить. Хозяин вдруг предложил:

— Вы оставьте сапог, я зашью. А вот вам мои валеночки, вам мягчее, свободней в них будет.

Хотя голова у меня кружилась и все вокруг шаталось из стороны в сторону, но на ногу наступить было нельзя, до санок дошел с трудом, опираясь на Павла. Сели и поехали к Надежде Алексеевне, у нее Павел разведданные брал.

Возле крылечка он соскочил:

— Я мигом!

Действительно, через минуту выбежал, и мы тронулись на Остров.

— Вот что, Колечка, Надя сказала, чтоб поскорей приезжали, есть важные сведения, а поговорить не смогли, хозяйка помешала.

Я стал просить Хотько не говорить Короленко о том, что случилось, а я из санок вылезать не буду. На все уговоры переждать в Острове, пока они вернутся, я не обращал внимания, знал одно: я должен ехать! «Лекарство» было такое сильное, что голова не хотела соображать, имею ли я право с больной ногой ехать, быть обузой отряду; а мысль, что я должен, сидела в мозгу, как будто кол, вбитый в плотную землю, и я был не в силах ни выдернуть, ни расшатать его.

* * *