Судьба ополченца

В моей жизни эпизод с обстрелом был одним из самых роковых. Потому что попадать под выстрелы в боях и в разведке мне много раз приходилось, но оказаться под прицельным обстрелом целого батальона, с десятками пулеметов, сотнями автоматов, — и уйти живым, даже не раненным, это случай не только для меня, но и вообще в войне редкий. Вот после этого и не верь в судьбу. Есть судьба.

Что значит додержаться в бою? Это не значит выжить. Потому что выжить можно — стань тише и выживешь. А наверное — это донести идею, не уронить ее, донести весь накал борьбы. Идея эта, как знамя, уронишь его, и вся твоя предыдущая жизнь и отданные борьбе силы потеряют значение. А иногда приходит мне мысль, что нельзя обмануть надежды матери, ее веры. Она родила тебя, поверив в неповторимость своего творения, поверив в высоту твоих идеалов, поверив в твое мужество, и у тебя нет сроков, до каких пор ты должен проявлять мужество и до каких сроков ты должен находиться в борьбе, — напряжение твоих сил и твоих возможностей может закончиться только со смертью; а до конца, то есть до смерти, ни передышки, ни отдыха, ни ослабления быть не может. Упавшему подняться в бою в сто крат тяжелее, чем находящемуся в порыве.

* * *

На отдых остановились опять в Медведках. За мной зашел Афонька, разведчик нашего взвода:

— Идем сейчас к Дубровскому, есть задание, поедем в соседнюю деревню, километров за десять, надо расстрелять двух гадов, да он сам тебе скажет, кого и за что.

На улице скрипит снег под сапогами; моя серая лошаденка стоит в затышку во дворе, жует сено, вот уже нас с Афонькой и Марией она спасла, вывезла после ужасного обстрела.

Дубровский и Маркевич сидят за большим столом, перед ними карта, идет разговор с разведчиками, это так называемые легализованные разведчики, то есть живут они в селах, даже нанимаются работать к немцам и носят все сведения к нам, в бригаду. Вот и сейчас пришли три девушки, видно, принесли разведданные. Дубровский знакомит нас. Девушки из Лепеля, две — бывшие учительницы, и медсестра, одну я знаю, это Наташа, я с ней познакомился, когда гнал стадо из Истопища в Антуново. Сейчас Федор Фомич говорит, что надо ей документы сделать, через неделю она придет за ними в лагерь. Медсестра, пока мы говорим, смотрит на меня, улыбается и вдруг спрашивает:

— Не помните меня?

И теперь я узнаю ее. Мы встречались, когда я был в плену в Боровке, ездил в Лепель лечить зубы, это она, работая в лепельской больнице, предупреждала меня остерегаться докторши, зубного врача.

Сели с Афонькой в стороне, пока комбриг и Маркевич заканчивали разговор.

Распрощались с девушками, и Федор Фомич повернулся к нам:

— Вам, Обрыньба и Казачонок, дается приказ расстрелять изменников родины.

Отвечаем:

— Есть, товарищ комбриг.

Маркевич уточняет приказ. Человек, к которому меня посылают, не работает у немцев, но он брат начальника полиции и часто ходит в полицейский участок, сидит там с полицаями; люди боятся, это требование односельчан убрать его. Афонька должен расстрелять другого человека из той же деревни, который обвиняется в доносах. Нужно переехать широкое, трех-четырехкилометровое озеро, оставить лошадь в берегу и идти по хатам. Сергей все подробно объясняет. Изба брата полицейского находится через один дом от полиции, я должен объявить приговор, расстрелять его, быстро сбежать обратно к лошади и ждать Афоньку. На озере, когда будем возвращаться, нас могут снять запросто, поверхность белая, гладкая, скрыться некуда. Сергей советует:

— Главное, шума не поднимайте, сделать нужно быстро и сразу обратно.

Короткий зимний день после часа бежит, как катящийся шар солнца, уже стоящего над горизонтом. Усаживаемся на доску моих санок, подложив солому под колени, и трогаем. При движении холодно, и если бы не полушубок, спускающийся на колени, очень плохо пришлось бы от встречного ветра.

…Бежит мой серый Зайчик, перед глазами белая равнина озера, полоса берега, сереющего деревьями и избами; в дороге мы не говорим с Афонькой, каждый о своем думает: кого сейчас встретим и как обернется дело, все-таки полиция рядом и на выстрелы могут выбежать, как тогда уйдем?.. Все это тянется в голове вопросами-ответами, на сердце неспокойно, приказ тяжелый, я буду последним, кого увидят глаза этого человека…

Через час подъехали к крутому берегу с лестницей из вырубленных ступенек, обледеневших от воды, которую носят с озера. Лошадь привязываю к вербе, Афонька говорит:

— Только не копайся, Николай, делай свое дело и быстро сюда, я тоже — раз, и готово, буду ждать в санях.

Быстро поднялись на берег, и я пошел прямо, как мне объяснили. Вот и хата с высоким крыльцом. Ступени новые, справные — что значит брат полицая, и лес ему даром достается. Еще не поздно, и хата не заперта, открыл щеколду в сенях и вошел в просторную горницу. В глаза бросились белые, мытые и скобленые полы из широких досок, посередине комнаты стояла женщина в белой длинной сорочке, держала ребенка на руках, видно, только что кормила; в углу возле высокого столика с иконами сидела старая женщина, горела лампада. Спросил: