Судьба ополченца

Ранило его в позвоночник, он в озеро Паликушел и в воде сидел с Мачульским{45} больше двух недель. С ними был Аркадий Кореньков{46}, он был моложе их и нырял, доставал корни аира, и они этим жили. Потом на Березине наши катера появились, армия подошла.

7. Погибла бригада Родионова. Дрались как герои. Да и на жизнь у них видов не было. Родионов, раненый, весь обвязанный, водил в атаку, а то бойцы попадали и не подымались по команде. Тогда он, весь в бинтах, на своей кобыле поехал впереди, и все поднялись.

8. Дубровский увел бригаду свою. Брал Лепель. Но базировался в Ляховичском районе, сказав: «Не хочу губить бригаду».

Лобанок взял отряд родионовцев и ушел по тылам, вырываясь из блокады.

Так и не получилась площадка для десанта, которую придумали Пономаренко и Сталин. А в месте прорыва через большак — всего километр ширины — погибли десятки тысяч жителей и много партизан. Говорят, больше шестидесяти тысяч погибло.

19 апреля 1990

2. Один эпизод прорыва. Рассказ Коренькова

— Николай Ипполитович, говорите медленнее и не форсируйте голос. Ближе к микрофону…

Передо мной сидит большого роста Аркадий Маркович Кореньков, корреспондент минского радио, он записывает мой рассказ о бригаде. Я стараюсь, а стараться очень не надо, надо говорить своим голосом, но это пока освоишь, пройдет время. Начинаем говорить о моих знакомых, партизанах, оказывается, он хорошо знает и Сашу Бордадына, и Мачульского, и Лобанка. Аркадий восторгается умом Мачульского:

— Вот представляете, мы попали во время блокады, когда вырывались, на озеро Палик. Вокруг болота, а в лесу набито партизанами и жителями, женщинами с детьми, стариками, как кильки в консервной банке. Внизу, под ногами, болотная жижа, а сверху — негустые ольхи. Вот немцы и начали минометным огнем и бомбами с самолетов делать фарш в этом небольшом лесу.

Мачульский был и Бордадын, раненный в позвоночник (у него так и остался осколок от мины), ну и я третьим, молодой парень партизан, придан им был как охрана. И решили мы по озеру, выбравшись из болота, проплыть и пробрести к острову, там на берегу стоял немецкий заслон, охранял выход к Березине, Мачульский и предложил: оставаться возле самого берега этого острова, отделяющего озеро от реки, и сидеть в камышах, там спокойнее будет, так как наши мины рвутся подальше, в глубине острова, и немецкие будут перелетать через нас. Так что мы очутились как бы в спокойном месте. Но у Бордадына болит позвоночник, да и есть нам надо. Стал я нырять и выдирать корни аира. Их мы две недели и ели, сидя в камышах по горло в воде, сверху прикрыв головы мхом, а то от солнца можно удар получить, да и надо, чтобы не видно нас и не слышно было. Вот тогда я познакомился с Бордадыном и Мачульским очень близко.

Подошло время, через две недели сняли блокаду и наши соседи ушли. Вылезли мы на остров, а стоять не можем, ноги распухли и как чужие стали. Как подать о себе знать, как переправиться на ту сторону Березины? Решили жечь костер. И уже тут нашли консервные банки, начали чай кипятить, хоть с листочками, а все какой-то сугрев получается. Вдруг увидели, катер плывет! Начали кричать — а крика нет, хрип из горла идет. Нашли кусок плащ-палатки, от немцев оставшийся, начали им размахивать, и, к нашему счастью, на катере заметили. Когда подплыли, мы стояли на четвереньках и не могли ни говорить, ни встать на ноги. А все-таки живы благодаря Мачульскому и аиру остались. Да еще, на счастье, кто-то из немцев зажигалку потерял. Мы всю землю вокруг их стоянки по сантиметру обшарили. Как мало для жизни надо, и как много…

Это все вкратце. А если подумать — ведь каждый день тянулся мучительно долго, каждый час имеет шестьдесят минут, и в минуте секунды, когда каждая секунда могла решить нашу жизнь. Вот наступает ночь, вода делается холодной, и мы мерзнем, хотя мы там и не раздевались, все-таки какая-то защита. Бордадын иногда не выдерживал и начинал стонать, повернется чуть — позвонок заболит, как при радикулите. А у Мачульского от холода и мокроты разыгрался ревматизм, в воде он чувствовал изменения надвигающиеся погоды. Но самое неприятное — это когда ночью дождь молотит по голове. Прикрывались лататьем{47}. Зато ночью могли отплывать подальше, чтобы оправиться, так как там, где сидели, решили держать место в чистоте. Один раз в ясную лунную ночь над всем болотом раздался голос соловья. Как он залетел в такое страшное место? Но ознаменовал своим пением лунную ночь над этим проклятым местом. Сон клонит, хоть ты и в воде сидишь. Мы устроились так, что в одном месте можно к берегу подлезть и лечь, хоть ты и мокрый, и заснуть, но опять это недолго, конечно.