Судьба ополченца

Николай Орлов, которого я спасал от тифа, тоже бежал из лагеря в конце 1942 года. Он раздобыл немецкую форму, встал на дороге как регулировщик и остановил немецкую машину, убил шофера, взял в плен полковника и сам привел машину к партизанам. Началась его деятельность партизанского командира. Когда я вернулся из партизан, то узнал, что Колю Орлова вызывали в Центральный штаб партизанского движения в Москве, где он докладывал о борьбе своего отряда. Значит, он был хороший, видный командир. Больше я о нем не слыхал.

Толя Веденеев бежал в партизанскую бригаду. Партизаны, узнав, что он хорошо играет, раздобыли и привезли в бригаду пианино, он устраивал концерты в отрядах. После войны Толя вернулся в Москву, работал в своем институте.

Ваня Гусенцев — Ваня-цыган, он и действительно был цыганом, тоже бежал, с Димкой-скрипачом. Они воевали в партизанском отряде, а также устроили партизанский музыкальный ансамбль, который разъезжал по деревням и отрядам, давая концерты, успехом ансамбль пользовался огромным. Руководила ансамблем Оля, та самая разведчица, что рассказала мне о Чистякове. Воевали они в партизанской бригаде легендарного комбрига Витебщины Алексея Данукалова.

Володя Векшин бежал дважды, это и комичная, и драматическая история. Первый раз ему удалось бежать, но он потерял по дороге очки, оказался в безвыходном положении и пришел обратно проситься в лагерь, так как боялся, что его как беглого прибьют полицаи. Со временем он вновь бежал, но уже не один, и они добрались до партизан. Партизаны достали Володе очки, и он вел борьбу.

Бежали и Андреев, старший повар кухни, и его заместитель Анатолий Харламов, друг Толи Веденеева, тоже из Политехнического института, они подсыпали отраву, когда готовили для немцев, и бежали.

В общем, из переживших ужас дистрофии, тифа и оставшихся в живых моих товарищей почти все бежали. Бежали и врачи, в том числе и наш чудесный доктор Молодцов. После войны мы встретились с Володей, и я узнал, что его настоящее имя — Павел, Павел Васильевич Векшин.

Глава девятая. Май 1942

Обреченные. — Швестер Лизабет. — Люба и Наденька. — Неожиданная встреча. — Честное слово. — Ганс и Генрих. — Ночь. — Портреты Лизабет. — Тактика фашизма

Стояла весна, весна 1942 года, и, несмотря на колючую проволоку лагеря Боровуха-2, посты в темно-серых квадратных касках и пауки вышек с пулеметами, весна покрывала все зеленью, все живое стремилось к солнцу, и наш лагерный плац представлял странное зрелище, лежали распластанные желто-белые, как ростки картофеля, проросшего в погребе, тела военнопленных, другие сидели, согнув спины с торчащими позвонками, углубленно били вшей на своем сером белье; когда человек в несчастье, вши появляются, как его тень, и неумолимо преследуют, если не сопротивляться — одолеют, съедят, в лазарете они покрывали обессилевших серой живой простыней. Люди лазали по плацу на четвереньках, срывали появляющиеся листочки травы и ели, паслись. Сейчас все начали пастись, и так усиленно, что съедали все зеленое раньше, чем оно могло подняться. Питание весной совсем стало скудным, и все набросились на зеленью витамины. Но странно, человек начинал себя чувствовать даже лучше, крепче, а потом, через неделю-две, умирал. И все же весна громыхала громом, и пролились первые ливни, рождая надежды, хотя, казалось, все было сделано, чтобы их выскоблить в душе военнопленного начисто. Мы не могли прийти в себя после смерти Ани, а тут еще такой удар, как арест Третьяка. Каждый час мы ждали, что нас тоже заберут, видно, где-то лопнула цепь конспирации, случайно не могли они так точно угадать, кого брать первым. Ожидание нависло над нами.

И вот вдруг пришел к нам в комнату, где мы работали, сам начальник полиции лагеря Анатолий Бондаренко:

— Вот что, художники, поедете в Полоцк, вызывают вас. — И приказал срочно собираться.

Всего можно ждать от такого приглашения, но то, что надо собрать вещи, вселяло надежду, может, и вправду надо что-то рисовать. Сборы были быстрыми. Нас с Гутиевым уже ждали стоящие возле входа на кухню Саша Лапшин и Володя Шипуля, оказалось, их тоже везут по вызову коменданта.

Взобрались в кузов трехтонки, нашей военной машины, их немцы ценили очень высоко: «гут машина», может идти по всем дорогам. На дне кузова лежали два человека, старик и молодой парень, они апатично смотрели на нас и двух немцев-конвоиров, влезающих за нами, я спросил, усаживаясь возле борта:

— Куда вас везут? Пожилой просто сказал:

— Расстреливать хотят. Но почему-то в Полоцке. Сначала хотели тут, а потом решили, лучше там. — Помолчал и спросил: — Вас тоже стрелять везут или еще что?

Я не мог смотреть ему в глаза, мне было совестно его огорчать, высказав надежду на лучший исход нашей судьбы, сказал неопределенно:

— Не знаю, нам еще не говорили.

Конвоир помоложе заметил наш разговор и стукнул прикладом карабина по бедру старика, страшным голосом пугающим сказал: