Судьба открытия

Из окон квартиры на третьем этаже со звоном высыпались стекла, вырывались багровые, пляшущие огненные языки. Над крышей клубился черный дым.

Часть вторая СТАРОЕ УХОДИТ, МОЛОДОЕ РАСТЕТ

Глава I Харитоновский рудник

По Петербургу пронесся слух:

— Лисицын-то… который сахар делал… представьте, оказался шарлатаном! Обыкновенный уголовный преступник. Ловко под видом ученого прятался! Поджигатель: дом подожжет, во время пожара грабит.

Гриша Зберовский возмутился, узнав об этом. Несколько месяцев тому назад он своими глазами видел и обаятельного инженера и его чудесные опыты.

— Верно, верно! — убеждал купец Обросимов. — Бердникова, статского советника, дом спалил. Сам скрылся, поймать не могут.

Гриша пошел посмотреть, точно ли сгорел дом, где находилась лаборатория Лисицына.

Еще издали он заметил рухнувшую кровлю, закопченные стены, пустые оконные проемы. С забившимся сердцем зашагал к развалинам.

«Чепуха какая!» подумал он в первый миг. Но тут же твердо решил: глупости, пожар ничего не доказывает. И ему стало нестерпимо обидно за оклеветанного ученого. Да еще какого ученого!

Вспомнились разговоры в семье Обросимовых.

«Невежды, — мысленно выругался он, — как вы смеете болтать! Пусть Лисицын — случайный виновник пожара. Ничего не значит. В лаборатории все может произойти. А вы лягнуть его хотите ослиными копытами? Пусть он даже поспешно уехал из Петербурга. Я допускаю. От таких, как вы, всякий захочет уехать. Но где бы он ни был, еще покло́нитесь ему! Памятники его открытию воздвигнете! Такие вещи, чтобы вы знали, бесследно не теряются!»

Гриша торжественно снял фуражку, постоял перед разрушенным домом, оглянулся, потом медленно побрел по улице обратно. Падал снег пополам с дождем, холодный ветер врывался в рукава шинели. Когда из соседних ворот выглянул лохматый человек в мокрой меховой шапке, в белом фартуке с дворницкой бляхой поверх коричневого зипуна, Гриша крикнул:

— Эй, любезный!

— Чего? — спросил лохматый человек, наклонив голову набок.

— Ты не знаешь, вот тут, где пожар был, проживал господин Лисицын, ученый. Где он сейчас?

Дворник подумал и с явной неохотой ответил:

— Не знаю, слышь ты. Съехали жильцы.

После внезапного ареста Осадчего в мансарде на Французской набережной все пошло не так, как было прежде, Земляки точно постарели сразу, точно надоели друг другу. Споры между ними стали злыми, короткими и уже никогда не кончались добродушным смехом. Различие характеров начало сказываться даже в мелочах. Вечерами нижегородцы еще пели иногда хором протяжные волжские песни; однако и песни теперь не ладились, замолкали на полуслове без видимых причин.

Об Осадчем в мансарде говорили мало. Крестовников вспоминал его гораздо чаще, чем остальные. Он потирал руки с короткими пальцами, взбрасывал на переносицу пенсне и неопределенно ухмылялся.

— Доморощенный-то наш… социал-демократ. Сидит, голубчик, а? Прискорбно, и подумать больно.

Беседу никто не поддерживал. Крестовников уходил в свою комнату, усаживался за книги. Он ясно видел: земляки с некоторых пор относились к нему отчужденно. Сеньку это тревожило: неужели они могут его заподозрить? Нет, разговор в полиции был ночью, все сделано в глубокой тайне. Наконец, он поступил, как ему велела совесть. И ничего страшного. Весной он университет окончит, сам будет следователем. Недолго осталось уже.

Матвеев, скучая, поддразнивал Зберовского:

— Где Лисицын твой? Новая эра когда начнется? Золотой век, говоришь?

Гриша махал рукой и отворачивался.

Нева покрылась льдом, лед покрылся снегом. По снегу протянулись тропинки и санные дороги. Нижегородцы ходили этими тропинками в университет.

Профессор Сапогов считал Зберовского студентом с большими способностями. На третьем курсе Гриша увлекся проблемами сложных органических соединений. Он был добросовестен, трудолюбив, подвижен, любопытен. Для каждой теоретической мысли он искал практическое приложение, — профессору это особенно нравилось.

— Вы — молодое поколение русских химиков, — часто говорил Сапогов с кафедры. — Вы обязаны на всю жизнь запомнить, что сказал о вас накануне смерти Менделеев.

Сапогов раскрывал последнее издание «Основ химии» и высоким, проникающим во все углы аудитории голосом читал:

— «Расширяя понемногу пяди научной почвы, которые успели уже завоевать русские химики, выступающее поколение поможет успехам родины больше и вернее, чем многими иными способами, уже перепробованными в классической древности, а от предстоящих завоеваний — выигрывают свое и общечеловеческое, проигрывают же только мрак и суеверие. Посев научный взойдет для жатвы народной».