Судьба открытия

Стояло жаркое лето. По ночам мерцали зарницы, освещая вспышками и тучи в небе и дома, деревья у домов, и картофельное поле перед окном у Шаповаловых. Пейзаж, вырванный вспышкой из тьмы, долго сохранялся в памяти — голубоватый, недвижимый, странный. Казалось, будто из-за тысяч километров сюда доносятся отблески далекого боя.

Шедшая тогда в Испании война накладывала тревожный отпечаток на настроения и мысли Шаповалова. Он следил за каждым шагом этой схватки. Радовался поражению фашистов под Гвадалахарой, страдал при известии о падении Бильбао. В героическом отпоре силам зла оя видел не только надежды и трагедию испанского народа, но ясно чувствовал преддверие гигантской битвы, которая вот-вот разгорится на весь мир.

Ночью мерцали зарницы, а днем ветер нес по улицам знойную сухую пыль.

Принявшись писать заявление в Москву, Шаповалов и Лидия Романовна решили изложить историю событий, развернувшихся вокруг трудов Зберовского. В цепи событий крупное место занимала ревизия, бывшая еще до приезда Шаповалова из Донбасса. И получилось так: в чем именно состояли выводы ревизии, не только он — и Лидия Романовна не знает досконально.

В университете есть копия акта ревизии; однако из канцелярии ее передали в отдел кадров, в личное дело Зберовского, где она хранится за семью печатями. Шаповалову подумалось, что увидеть этот акт будет легче в Комиссии советского контроля. Он пошел туда, обратился прямо к областному уполномоченному.

Уполномоченный оказался болезненного вида стариком, худым и нервным, с угловатыми движениями. Посмотрев на Шаповалова, он как-то чудно покрутил головой и спросил:

— А что вас, друг мой, так волнует? Зачем вам акт? Признайтесь откровенно: ущемили ваши собственные интересы?

— Отчасти — да.

— Ну, все понятно, стало быть.

— Ничего еще не понятно! — сказал Шаповалов, повышая голос.

Искоса взглянув, уполномоченный без надобности отодвинул от себя на сантиметр настольный календарь. Потом быстро нажал кнопку звонка.

Вошла молодая женщина, остановилась перед его столом. Он начал задавать ей вопросы. Ему было неизвестно, о какой ревизии идет речь, чем вызвана проверка деятельности университетских лабораторий, кто участвовал в ревизии. Да и вообще по характеру его вопросов тотчас обнаружилось, что он работает здесь лишь несколько дней и вникнуть в дела еще не успел. Нечеткие ответы секретарши теперь его сердили.

— Чего вы путаете профсоюз с облисполкомом! — воскликнул он. — А ну-ка, принесите эту переписку!

Когда секретарша вышла и вернулась, он взял у нее папку, стал перелистывать бумаги. Это заняло много времени. Тянуло сквозняком, взлетали шторы на окнах. С улицы доносились гудки автомобилей. Выражая неодобрение, уполномоченный фыркал, хмыкал. Наконец поднял взгляд на секретаршу:

— У вас и в других случаях такое допускали?

— Что — допускали, простите? — спросила она.

— Да вот, как можно: ревизия шла под флагом Комиссии советского контроля, а в бригаде не было представителя советского контроля. Все передоверили общественности. И общественность-то однобокая. Темна вода во облацех! — Он рывком, с треском перебросил страницу. Проворчал: — Три года надо разбираться… Черт ногу сломит…

Спустя минуту он захлопнул папку. Оживленно на него смотревший Шаповалов напомнил о себе:

— Позвольте мне тоже акт пробежать.

— Ах, вы еще тут? — уполномоченный пожал плечами, словно его крайне изумляет неприличная назойливость. — Друг мой, я русским языком битый час толкую: не дам вам акта! Что вы ловите в этой мутной воде? Вы — с позиций ваших интересиков, а здесь дело государственное! И давайте без дискуссий. Вопрос исчерпан? До свиданья!

Глаза Шаповалова помрачнели.

— Нет, не исчерпан, — встав, сказал он. — Я заявляю от имени большей части коммунистов лаборатории Зберовского: такая ревизия служит скрытым врагам и нанесла ущерб прежде всего интересам нашей страны!

Уполномоченный кинул секретарше:

— Запишите, как зовут его и адрес.

Прошло несколько недель. Хотя еще были каникулы, в университете кончилось затишье. В аудиториях и коридорах, в парке на любой аллее — всюду звонко зазвучали голоса. Эти девушки и молодые люди тут впервые. У них экзамены. Они волнуются, зубрят по учебникам. Пока они еще не студенты, но скоро многие из них найдут свои фамилии в списке принятых.

Внутренняя жизнь университета для них пока — закрытая книга. Каждого из преподавателей, из здешних служащих они провожают почтительным взглядом. И когда через парк прошел бородатый Коваль, кто-то вслед ему шепнул: «Смотри, — наверно, профессор».

За Ковалем прошла Лидия Романовна, потом — Марков, лаборантка Люба, Шаповалов, затем — позавчера вернувшийся из Крыма Свиягин и еще семь-восемь человек.

В лаборатории начался рабочий день.