Судьба открытия

На почте тем временем сидел жандармский офицер. Почтовый чиновник при нем распечатал пакет, адресованный в Павловский дворец. Офицер наспех списал копию с прошения Лисицына. Затем они оба — офицер и чиновник — вложили прошение обратно в конверт, заклеили и придали пакету прежний вид: на место сломанных поставили новые сургучные печати.

И пришли в движение скрытые от непосвященных жернова.

Одетый франтом молодой человек взбежал по лестнице, словно мчался на любовное свидание, нажал кнопку звонка у квартиры Бердникова, раскланялся, передал записку. Бердников сразу вышел из дому и вернулся только поздно вечером. А еще позже где-то по проспектам скакали взмыленные рысаки. Титову удалось сегодня же отыскать отца Викентия. Наутро почитаемый в великокняжеском дворце священник отправился к ректору Санкт-Петербургской духовной академии. Так потянулась цепь: люди в сюртуках и рясах, мундирах, придворных ливреях о чем-то шептались, предостерегая от каких-то неприятностей, что-то сулили друг другу, в каждом случае разное, чего-то друг от друга требовали.

Лисицын и подозревать не мог, конечно, обо всем этом. Ему работалось спокойно. Недавняя тревога будто схлынула сама собой.

Он понял одно очень простое на первый взгляд обстоятельство: растения живут в постоянной смене ночи и дня. Но если и в лаборатории освещать приборы-фильтры короткими вспышками, чтобы свет чередовался с темнотой, не пойдет ли весь синтез успешнее?

«А почему не зовут к великому князю?»

Смешно быть чересчур нетерпеливым! Не нынче, так на будущей неделе непременно позовут. А на свечи Яблочкова надо бы поставить вращающиеся абажуры с окнами. С мотором, для равномерной смены фаз темноты и света…

— Егор Егорыч, будь другом, сходи пригласи слесаря хорошего. Или даже двух слесарей.

Слесари пришли, завалили кухню инструментами, грохотали медными листами, принесли электрический моторчик. Лисицын не отходил от них, вымерял, показывал, чертил, сам брался за молоток, зубило и сверло. В лабораторию же слесари не были допущены. Там все готовое устройство он смонтировал без посторонней помощи.

Результаты превзошли ожидания. Уже первый опыт с мигающим светом дал в пять раз больше сахара, чем раньше получалось в обыкновенном ярком свете. Процесс в приборах-фильтрах резко изменился. До сих пор на поверхности активных зерен образовывалась корка твердых углеводов, которая задерживала ход реакций. Теперь эта корка перестала быть помехой. Теперь — в короткие моменты темноты — она успевает или отделиться от зерен, чешуйками уплыть в потоке жидкости, или полностью перейти в форму растворимых веществ.

За плывущими в воде крупицами, вот-вот, близко совсем, проглядывают очертания завтрашнего изобилия…

Как здесь не чувствовать радости победы?

Неведомо, что было: утро или вечер. Но, проходя по кабинету, Лисицын остановился перед портретом Менделеева. Долго на него смотрел. Да, путь — в чередовании темноты и света. Так, Дмитрий Иванович, оказалось!

У Лисицына глаза запавшие и покрасневшие. Он такой усталый сейчас: он работает часов по восемнадцать в сутки.

5

Павловский дворец по праву считался произведением искусства, творением русской классики. Строили его для императора Павла лучшие русские мастера. После Павла дворец принадлежал Александру Первому, Николаю Первому и затем — боковой ветви царской семьи: великим князьям.

Начался двадцатый век. Все дворцы, все богатые дома — и в Петербурге и пригородные — были залиты электрическим светом. А в Павловске по-прежнему обходились без электрических ламп. Константин Константинович любил, как он выражался, «умную старину». В его дворце чадили канделябры с множеством свечей.

Сегодня днем великий князь принимал в одной из дворцовых гостиных. Перед ним, еле-еле приткнувшись на кресло, сидел некто, похожий на лысого елочного деда. Дел был с красным носом и в мундире действительного тайного советника; из-под белоснежной мохнатой бороды поблескивали ордена и ученые знаки: магистерские, докторские, богословских и светских наук.

Великий князь слушал.

— Вы, ваше высочество, сами тонкий знаток, — говорил ему дед, подобострастно наклоняясь и в то же время сверкая сердитыми глазками. — Да мне ли учить вас? Вы вспомните: что, удалось алхимикам в своих ретортах создать гомункула, искусственного человека? Разве можно отделить науку от религии… э-э… дух от материи? Вы не прогневайтесь… Но разве можно отделить? Нет, ваше высочество! Не так ли? Только дух, — старик поднял руку со скрюченными пальцами, затряс ею над своей лысиной, — только вечный дух властен творить из мертвой материи живую! Ни флоры, ни фауны смертные создать не могут. Тлетворные воззрения материалистов, по счастью, ныне опровергнуты наукой. И лишь жалкие неучи и шарлатаны… — глазки старика округлились, он заморгал воспаленными веками, тыкал пальцем, уже в сторону великого князя, — неучи и шарлатаны, не понимающие божественной природы бытия…

Константин Константинович слегка усмехнулся: