Судьба по-русски

По внутренней связи объявили: «Евгений Семенович! Приготовиться к выходу!»

Концерт вела Светлана Моргунова. Увидев меня, радостно вскрикнула:

— Вот он, любимый мой! — Она всех так радостно встречает. — Как тебя представить? Народный СССР или России?

— СССР. Я это звание не украл, и его никто не отменял! — Я пытался шутить, хотя внутри у меня все клокотало после разговора с режиссером. — И скажи не «приветствует», а «выступает»… Поняла?..

— Поняла, любимый!..

И правда, умница, поняла.

Уставшая от заседания публика встретила меня тепло, но… сдержанно. Собственно, как и всех.

Я сказал:

— Сегодня ровно сто лет со дня рождения великого русского поэта Сергея Александровича Есенина. В честь этой даты я прочту его стихи.

Зал откликнулся благодарными аплодисментами…

В общем, все обошлось хорошо. Но почему же я так нервничал перед концертом?

А вот почему.

Незадолго до этого навсегда теперь мне памятного концерта я был приглашен в особняк на улице Герцена — в один из офисов НДР — для беседы. Приняли меня в этом доме приветливо, радушно. Разговаривали со мной трое интеллигентных, умных, обаятельных мужчин. И были предельно откровенны: мне предлагали участвовать в движении НДР. Рассказали делово и обстоятельно о планах и программе, о реформах, о путях выхода России из экономического кризиса…

Я искренне верил их намерениям. Однако к концу встречи, как бы подводя итог беседе, сказал:

— У меня нет ни малейшего сомнения, что усилия НДР благородны и в высшей степени своевременны. Я благодарю вас за оказанную мне честь и доверие, но быть членом вашего движения или партии не могу.

— Что вас смущает? Что беспокоит? — недоумевая, спрашивали меня НДРовцы.

— Одно, — отвечал я откровенностью на откровенность. — Я почти сорок пять лет верой и правдой служил КПСС. Да, я не всегда был согласен с ней, но… Я — фанат дисциплины. А сегодня я вне партий и движений, коих развелось великое множество. И, признаться, предложений вступить в их ряды и сейчас получаю немало… Вот представьте себе: вхожу я в строй НДР… Поразительная штука — произнес я эти слова «в строй НДР» и почувствовал себя предателем…

— Да Бог с вами! В чем предательство? — поразился один из моих собеседников.

— Когда КПСС была у власти — Матвеев состоял в КПСС.

А сегодня партия власти — НДР, и что, Матвеев уже тут как тут?!..

НДРовцы переглянулись между собой, пожали плечами, улыбнулись.

В тишине мы отпили из маленьких чашечек по глотку хорошо сваренного кофе.

Молчание нарушил я:

— Знаете, я приобрел теперь счастье вслух свободно выражать себя. Если ваши добрые дела будут видны, крикну: «Браво НДР!» Или воскликну: «КПРФ — молодцы!» Я — свободен. Уже никто не может мне скомандовать: «Ать-два!» Я выражаю себя, свое отношение к событиям, ошеломляюще нагрянувшим на народ, творчеством. Там мое и «за», и «против»… И не придуманное мною, а выстраданное вместе со зрителем… Присмотритесь, пожалуйста, может, что-то полезное и вы извлечете для себя. Хочется надеяться, может, и другие партии заметят боль народную в моих фильмах…

Отщипнули мы от грозди винограда, стоявшего на столе, по ягодке… Помолчали… Сидеть в тягостной тишине было уже неловко, я встал.

— Спасибо! — сказал на прощание. — Чувствую: я понят.

И за это спасибо!..

Тогда уже начиналась предвыборная горячка. Вот и посыпались заманчивые предложения выступить в поддержку того или иного претендента в президенты. Я принципиально отказывался участвовать в политических баталиях: стыдно было зарабатывать деньги на подобного рода играх. Недоброжелателей, конечно, нажил немало. Иные даже угрожающе намекали, вроде: «Ну, смотри. Матвеев, чтоб потом не пожалеть!»

Вот почему я и попросил Свету Моргунову сказать на том концерте в зале «Россия» «выступает», а не «приветствует»…

Алеша и мэр

Умер Алексей Салтыков. По-разному отдалось это известие в кинематографических кругах: одни искренне взгрустнули; другие, пожав плечами, равнодушно, сквозь зубы, цедили — мол, все там будем; третьи не скрывали ироничной усмешки (были и такие): дескать, не велика потеря…

Я, немало намучившийся с ним в работе над «Сибирячкой» и «Емельяном Пугачевым», знал и как никто понимал, что с его уходом кинематограф потерял неистового борца за яркость, ядреность национального характера на экране. Салтыков был сродни таким крупным мастерам, как Бондарчук, Шукшин, Ростоцкий…

Смерть Алеши подкосила меня. Я печалился в одиночку — не хотелось мне ни с кем говорить о случившемся. Да, он шел к своей кончине безрассудно, очертя голову — пил…

Вспомнилось почему-то, как на съемочной площадке «Сибирячки», уже будучи «под мухой», он кинулся и рывком сломал козырек фуражки на моей голове.

— Ты что делаешь, дьявол? — разозлился я.

— Вы играете не лорда, а начальника строительства ГЭС!..

На другой день, уже опохмелившись, Алеша дал мне новый текст к эпизоду «Взрыв скалы»:

«Рабочий: Там же мрамор! Жалко!

Добротин: Жалко… Жалко… Жалко у пчелки в жопке! Взрывать!»

Но взорвался я — наговорил немало дерзостей режиссеру. Зачем? Ведь последнее слово все равно за постановщиком. А он, не повышая голоса, сказал: