Судьба по-русски

Подготовительный период прошел напряженно и увлекательно: изучение исторических материалов, посещение города Очакова, где Шмидт сидел под арестом перед казнью, острова Березань, где он и его товарищи были казнены и, конечно, Севастополя, где развивались трагические события…

При посещении музея им. П.П.Шмидта мы с оператором Вадимом Ильенко, замечательным мастером своего дела, прелестнейшим человеком и товарищем, настояли на встрече с людьми, которые видели самого Шмидта и были свидетелями событий 1905 года — восстания на крейсере.

И тут нас подстерегала неожиданность…

— Ой! Не надо, Евгений Семенович! — словно чего-то опасаясь, начала отговаривать нас научный работник музея.

— Почему? — недоумевал я. — Не встретиться с живыми свидетелями тех времен — просто грех! Пожалуйста, устройте нам свидание с ними.

— Ладно… Но… В общем, сведем вас с ними… — Музейная работница сказала это как-то без особого энтузиазма, видимо, знала что-то и недоговаривала…

Встреча состоялась через пару дней.

Пришли два старика: одному 87 лет, другому 88.

— Пожалуйста, расскажите нам, как вы видели Шмидта, о чем говорили с ним? Какое впечатление он произвел на вас?.. Пожалуйста, всё, всё, что помните…

И тут началось нечто такое, что походило на цирковую клоунаду.

— Давайте я расскажу, — блеснув двумя рядами стальных зубов, сказал старик, который был постарше.

— Почему ето ты? — прошамкал другой, беззубый, который помоложе. — Ты вчерась в «Артеке» выступал, а я дома сидел. — И он начал свой рассказ почему-то очень громко:

— Стою я, ето, на часах. Да-а… Стою, значеть. Глядь — идеть Петр Петрович. Я — в струнку, руку под бескозырку и: «Здравия желаю, ваше здительство!..» Четко так ему рапортую… Тогда у меня зубы хорошие были… А он, Петр Петрович, значеть, так чинно отдал мне честь и пошел, и пошел, ето, по палубе…

— Чево врешь-то, чево врешь людям?! Ты на корабле-то и не был! Ты же на берегу служил!.. — возмутился стальнозубый и тоже закричал: — Ты трехкомнатную квартиру отхватил и помалкивай!

— Чаво, чаво?! — прокричал беззубый, оттопыривая ухо ладонью. И с силой стукнул тростью об пол. — А ты обчество «Знание» замучил: «Дайте лекцию про Шмидта рассказать!..»

От перепалки стариков стало неловко. Я уже не знал, как закруглить эту «консультацию», и взглядом дал понять научному работнику музея: «Пора заканчивать встречу»…

— Я же вам говорила, — шепнула она мне. Потом, улыбаясь, обратилась к старикам: — Товарищи ветераны революции, наши московские гости благодарят вас за интересный рассказ…

Сюрпризов с «Почтовым романом» было много. Но, пожалуй, тот, который преподнес нам председатель Комитета УССР по кинематографии Святослав Павлович Иванов, достоин отдельного рассказа.

Обычно начальство вызывает к себе не на чаепитие, а, как принято говорить, «на ковер». Грехов за собой я пока не знал, но тем не менее, когда меня пригласили к «голове» (председателю) Комитета, почувствовал, что это неспроста.

Разговор наш начался вполне мирно, но что-то меня сразу насторожило.

— Евгений Семенович, дорогой, разговор наш будет принципиальный, мужской и, как говорится, партийный, — начал «голова» улыбаясь. — Как известно, надвигается великий юбилей, и е думка (когда на Украине говорят «е думка» (есть мысль), то, несомненно, подразумевается мысль, рожденная там, на самых высоких этажах власти), что «Почтовый роман» не ко времени. Столетие со дня рождения Владимира Ильича Ленина и любовь Шмидта как-то не стыкуются. — Наступило короткое молчание. Потом Святослав Павлович спросил: — Вы согласны со мной?

Во мне начало что-то клокотать. Я уже напрягся, но попытался сдержанно ответить:

— Нет, не согласен.

— Вы, как я вижу, не поняли меня. Речь идет о том, чтобы в ваш фильм ввести образ Ленина. Думка интересная, даже в чем-то новаторская….

— Это чудовищно! — не сдержался я. — Кощунственно! Это противоестественно! Это насилие над историей! — повышал я голос.

«Голова» тоже начал накаляться, щеки его все больше румянились, а улыбка стала натянутой.

— Кому пришла такая дикая «думка»? — спросил я.

— Ну, в ЦК.

— Кому конкретно? — допытывался я.

— Евгений Семенович, для меня указание ЦК — закон. И я обязан провести его в жизнь.

— Храбровицкий об этой «новации» знает?

— Нет. И вы должны его убедить.

— Этого я делать не буду!

— Поймите, если понадобится довести фильм до двух серий, пожалуйста, денег добавим… Естественно, и ваш гонорар увеличивается. Другой бы благодарил Комитет…

На этом мы расстались. Я чувствовал себя оскорбленным!

Мало того, что меня откровенно покупали, говоря об увеличении метража фильма, о гонораре, так ведь вторгались в самое дорогое — в творческий процесс! Вся продуманная нами концепция, вся стилистика фильма, его атмосфера, интонация может разрушиться от чужеродных добавок… Униженный, раздавленный этим разговором, я мучился извечным вопросом — что делать? Позвонил Храбровицкому. Он сообщил, что его тоже уговаривали — на этот раз на уровне председателя Комитета СССР по кинематографии А.В.Романова.

— Ты-то как? — не терпелось мне знать.