Судьба попугая

— А меня сюда вот занесло… — говорил Добрынин и тут же подумал: «А не пьяный ли я случайно, чего это я перед псами говорю?» А потом мысленно махнул рукой и снова, глядя в умные глаза большой сильной лайки, заговорил народный контролер голосом грустным и жалобным: — А жизнь идет… и так хочется много для Родины сделать, а не получается… Потому что Родина очень большая, и вот отсюда сразу не выбраться — только через месяц-два поезд придет, когда рельсы построят… А значит месяц-два я пользу Родине не смогу приносить. А Родина на меня надеется, Родина мне доверяет… Обещали Маняше вместо сдохшего Митьки другого пса … А Митька…

Защипало у Добрынина в глазах из-за появившихся на морозе слез.

— А Митька… — повторил он с грустью. В ведре лежало еще четыре больших куска мяса. Ножа не было, а значит поделить мясо на количество собак народный контролер не мог. Взял и бросил куски так, чтобы упали они каждый между двух лаек. И удивительное дело: не вскочили собаки, не набросились жадно на мясо, не стали из-за него рычать и злиться, а спокойно и даже дружески вгрызались по две собачьи пасти в один кусок, отхватывали, сколько получалось, и жевали, не издавая при этом ни звука.

Тепло мясного самогона, придав терпкую вялость движениям рук и ног, дошло до головы. Но это не помешало Добрынину оценить насколько эти собаки умнее псов из его далекого села, которые тут же устроили бы кровавую потасовку, и в конце концов все мясо досталось бы одной собаке, наверное, Тузу — псу помощника колхозного бригадира Хоменки. Хотя старый был Туз, постарше Митьки. Так что тоже, небось, сдох уже…

— Повыли бы, что ли! — негромко проговорил Добрынин, чувствуя сопротивляемость опьяневшего языка.

Калачев попросил Степу Храмова наполнить кружки еще раз.

— А почему дом длинный, а не круглый? — все еще донимал Дуева вопросами любознательный урку-емец.

— Ты что, не русский что ли? — не выдержал подвыпивший хромой.

— Нет, не русский, — признался Дмитрий и как-то напрягся весь, не зная, чего ему теперь ожидать от собеседника.

— А-а, — удивительно спокойно протянул Дуев. — Чего дом длинный, говоришь? Это ж ведь в общем-то не дом, а вагончик. Понимаешь, как там тебя зовут…

— Дмитрий, — подсказал урку-емец.

— Дмитрий? И не русский? Еврей, что ли?

— Нет…

— Ну ладно, подожди, видишь — пить будем!

— Тебе, Дуев, можно и пропустить! — строго посмотрел на товарища Калачев.

— Кто тебе позволил с помощником народного контролера так разговаривать?!

— А я что? — жалобно встрепенулся Дуев. — Я что? Я вежливо… Пьян, конечно, немного. Но все, эту пропускаю…

Потом Дуев вздохнул тяжело, провел ладонью правой руки по лысине — была у него такая привычка — и снова глянул на урку-емца.

— Да, — заговорил Дуев. — Товарищ Дмитрий, это вагончик, чтоб можно было снизу колеса подставить и перевезти его на другое место… Понимаешь?

Ваплахов кивнул. Вторую кружку он тоже решил пропустить. Остальные выпили. В этот раз без тоста. По причине занятости каждого собственными мыслями.

Храмов думал о поезде, который скоро сюда приедет и заберет их куданибудь, может быть, домой, в Рязань, может, просто в другое, но более теплое место.

Горошко крякнул, выпив мясной самогон одним длинным глотком. И вспомнил почему-то родную станицу Лабинскую, что на северном русском Кавказе.

«Что-то задержался народный контролер, — подумал и заерзал на ящике Калачев. — Еще плохо станет — замерзнет, а меня за это!..» Начальник экспедиции встал, подошел к единственному окошку, выходившему как раз «во двор» вагончика. Но замутненное морозом стекло преградило путь взгляду Калачева. Тогда он сожалеюще щелкнул языком и нехотя посмотрел на дверь — выходить сейчас из этого теплого уюта на мороз желания не было.

— А чем печку топите? — спрашивал Ваплахов.

— Химией топим, — терпеливо отвечал Дуев, уже чувствовавший приближение головной боли.

— Чем? — не понял урку-емец.

— Это трудно объяснить, — покачал головой хромой. — Короче, без дров топится: берутся два химических вещества, смешиваются, и из-за этого возникает огромной силы тепло. Понятно?

Дмитрий отрицательно замотал головой.

— Знаешь, товарищ Дмитрий, — Дуев даже улыбнулся. — Давай я твоему начальнику расскажу, а он тебе потом объяснит. Понимаешь, у меня чего-то голова болит…

— Хорошо, — согласился Ваплахов.

На «дворе» тем временем возник какой-то протяжный звук, донесшийся сквозь стены и до обитателей вагончика. Калачев встревоженно посмотрел на дверь. Остальные тоже замерли, прислушиваясь. Звук был знакомым, но давно забытым. Каким-то не местным он был. Но, конечно, это был русский звук, и защемило у каждого, кроме урку-емца, в груди, не по себе стало каждому. Калачев не выдержал, набросил свой олений тулуп и, приоткрыв дверь, выглянул.

И увидел, впервые в своей жизни увидел воющих лаек, а перед ними — сидящего на снегу народного контролера, всем своим видом выражавшего и большую тоску по прошлому, и какое-то непонятное счастье.

«Лайки, и воют?» — мысленно задался вопросом начальник экспедиции.