Судьба попугая (География одиночного выстрела - 2)

- Я о каждом не говорю, - перебил его народный контролер. - Я о той старухе, у которой собак возьмем.

- Обрадуется, обрадуется, - Ваплахов снова закивал.

- Ну так давай, выбери, что нам с собой взять, а остальное ей отдадим! приказал Добрынин и ушел в большую комнату.

В большой комнате народный контролер уселся на свою кровать, посмотрел на морозные оконные узоры. Задумался.

Путаные мысли перебивали друг друга в его голове и вообще вели себя как дети, так что захотел было даже Добрынин прикрикнуть на них, чтоб умолкли. Вот опять предстояла ему дорога и опять неизвестно куда. Что оставит он здесь позади себя? Что толку от того, что проверил он количество заготовленной пушнины, если пушнина эта поехала в чужую страну? Почему о том, что здесь происходит, должен знать товарищ Волчанов и какие-то неизвестные члены Политбюро, но это же самое неизвестно товарищу Тверину? Почему тот же Волчанов, приехав проводить его на аэродром, ничего не сказал ему о японских революционерах? Вопросы сыпались на Добрынина, и, казалось, мысли его больше не подчиняются голове и не пытаются помочь народному контролеру разобраться с происходящим. А тут еще некстати вспомнилось ему прошлое пребывание в Хулайбе, вспомнился коммунист-оборотень Кривицкий, которого судили национальным якутским судом. За что судили? За исчезновение урку-емцев, за то, что по ночам японцам отдавал заготовленную пушнину... Уж не этим ли самым японцам отдавал он соболей? Неужели зря его принесли в жертву? Но как же быть с двумя погибшими контролерами, навечно оставшимися в полупрозрачном льду? "Нет, - думал Добрынин, - не был он невиновным..." Но тут же какая-то другая мысль перебивала предыдущую и твердила шепотом: "Был, был.., а контролеры сами случайно погибли!"

Мотнул народный контролер головой, разгоняя утомительные мысли. Поднялся с кровати, взял вещмешок и вышел.

Заглянул в комнатку "Петрова".

- Ну че ты копаешься? - спросил уставшим голосом у помощника Ваплахова.

Урку-емец оглянулся. Вид у него был растерянным.

- Все хорошее, лучше с собой бы взять! - сказал он.

- Не будь кулаком! - неодобрительно покачал головой Добрынин. - Все люди братья, надо делиться!

А сам внутренне согласился с урку-емцем. Но обида за русскую нацию была сильнее, и он твердо решил подарить этой старухе как можно больше, и чтобы знала она, что это ей русский человек подарил.

- Пополам все подели! - приказал он урку-емцу.

Ваплахов тяжело вздохнул.

Через несколько минут две одинаково тяжелые тряпичные военные сумки с провизией были готовы и завязаны.

- Ну что, пошли? - спросил Добрынин.

Забросил одну сумку Добрынин себе на плечо вместе с вещмешком.

Вторую взял урку-емец.

Вышли на мороз.

- А там... одна бутылка спирта оставалась?! - взволнованно сказал вдруг Ваплахов.

- Взял я, взял! - успокоил его народный контролер. Свежий снег скрипел под ногами. Был он неглубоким и очень мягким, так что ноги плавно тонули в нем, пока не натыкались на плотную корку старого снега.

- Далеко к ней? - спросил шедший позади урку-емца Добрынин.

- Нет, - ответил тот, не оборачиваясь. - Ее чум чуть за городом.

Шли, должно быть, час. Сперва увидели поднявшихся и замахавших хвостами пушистых собак, потом разглядели и чум, сшитый из оленьих шкур и оттого издалека невидимый и сливающийся со снегом.

- Чудные собаки! - сказал сам себе Добрынин. - Не лают!

- А чего им лаять? Пасть откроет - холодно во рту станет! - объяснил Ваплахов.

- А мой Митька в любую погоду лаял, - припомнил вслух Добрынин. - Как только чужой где покажется - сразу лает так, что все соседи просыпаются... А эти ваши собаки воют? - спросил вдруг народный контролер.

- Бывает, - ответил Дмитрий. - Но редко очень. Чего им выть-то? Тут жизнь хорошая, кормят их хорошо, рыбой сушеной, мясом...

Добрынин уже не слушал помощника. Он шел позади - след в след - шел и грустил. Так хотелось сейчас нормальный собачий лай услышать - чтоб хоть секунду почувствовать себя дома, в деревне, чтобы отвлечься от этого дикого края, где происходят странные непонятные вещи, а ему приходится в них разбираться.

Из чума вышла старушка. В шубе колоколом, расшитой какими-то украшениями. Вышла, остановилась и трубку закурила, поджидая, пока приблизятся к ней мужчины.

Оставалось, может, шагов десять до чума, когда Ваплахов остановился, поклонился слегка и что-то сказал ей на нерусском языке. Она ему ответила и вернулась в чум.

Внутри было сумрачно, и только маленький костер на буром полу своим пламенем освещал скудную обстановку северного жилища.

- Тут вот подарок, - заговорил Добрынин, снимая с плеча тяжелую военную сумку. - От русского народа!

Старушка смотрела на народного контролера не мигая и не меняя серьезное застывшее выражение лица.

- Она по-русски понимает? - спросил Добрынин, повернувшись к помощнику.

- Говорит, что нет, но, может, и понимает! Они - народ умный!

- Ну так дай ей это и объясни, что я сказал! - повторил Добрынин, протягивая сумку урку-емцу.

Ваплахов взял сумку, опустил ее на пол чума около костра и что-то сказал старухе на ее языке. Она едва заметно улыбнулась, потом что-то спросила.