Судьба попугая

К обеду они проверили три связки шинелей, по десять штук в каждой. Четыре шинели были отбракованы и лежали в дальнем углу. На тумбочке красовались несколько пачек папирос, тут же рядом были «сопроводительные» записки.

На обед дали густые щи и перловую кашу.

Добрынин в считанные минуты все съел и теперь не спеша попивал кисель, рассматривая обедавших работниц шинельных мастерских.

Ваплахов ел медленно, внимательно поглядывая на своего товарища и начальника. Доев щи, он сказал:

— Я думаю, что ее здесь нет.

— Почему? — удивился Добрынин.

— Если она работала ночью, то сейчас — спит.

— Да, — Добрынин кивнул. — Действительно. А как ты догадался, что я о ней сейчас думал? Урку-емец улыбнулся.

— Мы народ умный, — сказал он, и во взгляде его засветилась вдруг упрямая гордость.

— Умный то умный, — охладил его Добрынин. — Да только где бы ты был, если б я тебя за продукты не спас?

Ваплахов потупился, и всякая веселость и гордость исчезли с его лица.

— Ладно, — сказал Добрынин и допил одним глотком кисель. — Ты не думай, я без тебя давно бы бесполезно в северном льду торчал. А так мы с тобой живы… и вместе…

Урку-емец кивнул, и на его лицо вернулась смущенная улыбка.

— А что ты ей скажешь? — спросил он народного контролера.

Добрынин задумался.

— Ругать ее нельзя, — размышлял он вслух. — Это же она ради победы делает… Но пусть хоть карманы не зашивает… Хотя, если не зашить, эти вороватые интенданты папиросы себе заберут, а значит не попадут они по назначению, незнакомому герою… Да…

— Трудно? — спросил Ваплахов.

— Трудно…

Вернувшись, они снова занялись работой. Добрынин определял, а Ваплахов потом распарывал ненужные лишние строчки. Уже не раз острые ножи и ножницы соскальзывали и оставляли свои следы на пальцах и ладонях урку-емца. Но он терпеливо молчал. Молчал и делал свое дело, как весь советский народ, думая только о победе и немного об этой девушке, Тане Селивановой, так бескорыстно тратившей свои копейки на папиросы для неизвестных солдат.

Работу закончили около одиннадцати вечера. На улице было уже темно. Закрыли окна.

У Добрынина болели суставы рук и плечи, у Ваплахова — пальцы.

Молча дошли до определенного им домика, состоящего только из одной комнаты с одним окном и короткого коридора. Выпили чаю.

— Я спать буду. — Ваплахов поднялся из-за стола и вопросительно посмотрел на Добрынина. — Опять не хочешь?

— Вот война закончится, — мечтательно произнес Добрынин. — Я приеду в Москву, попью чая с товарищем Твериным и потом поеду к себе спать. И буду спать несколько дней, наверно…

— Ну спокойной ночи. — Под Ваплаховым скрипнула кровать. — Ты б хоть полежал…

Павел не ответил. Он придвинул к себе солонку, проверил, есть ли там еще соль. Потом достал из-под стола холщовый мешочек, вытащил из него заплесневелый кусок хлеба. Достал нож и обрезал всю плесень, после чего отрезал ломоть, а остальной хлеб положил обратно.

В комнатке стояла тишина. Видно, Ваплахов уже заснул.

Добрынин встал и на цыпочках подошел к своей кровати, нагнулся, вытащил из лежавшего там вещмешка подаренную товарищем Твериным книжку и так же аккуратно вернулся за стол. Придвинул горящую свечу поближе.

Зашуршали страницы книги, и вдруг Добрынин сосредоточился, перестал листать. Он перевернул несколько страниц назад и наклонился пониже, внимательно рассматривая картинку-иллюстрацию к очередному рассказу.

Рассказ назывался «Ленин и Тверин», а над названием находился цветной портрет этих двух замечательных людей. Добрынин присмотрелся сперва к портрету товарища Тверина. Был он на портрете еще молоденьким пареньком, совсем безбородым и безусым, в клетчатом пиджачке и косоворотке. А рядом с ним стоял товарищ Ленин в коричневом костюме с жилеткой. Тверин был кучеряв, а Ленин — лыс.

Павел припомнил последнюю встречу с товарищем Твериным, припомнил, как плохо он выглядел: бледный, впалые щеки, скособоченная бородка-клинышек и эта огромного размера болтающаяся на нем шинель…

«Ему нужна шинель размером поменьше!» — внезапно подумал Добрынин.

И, думая о Тверине, он смотрел на огонек свечи, который уже двоился в его глазах. Смотрел на этот огонек и кусал хлеб, забывая макнуть его в соль.

Вдруг оцепенение прошло. Он положил хлеб на стол возле солонки и посмотрел на открытую книгу. Захотелось читать, да и всамделишное любопытство возникло в народном контролере. Все-таки он лично знал и, может быть, даже дружил с одним из героев этого рассказа. И, о удивительная жизнь, его товарищ в свое время дружил с товарищем Лениным. «Если б Ленин был жив, — подумал Добрынин, — то я, должно быть, с ним тоже был бы знаком…» И от этой мысли мурашки побежали по спине народного контролера.

Он отогнал все мысли и стал читать, закрывая рот ладонью правой руки, чтобы его собственное дыхание не мешало свече освещать слова и буквы этого рассказа: