Судьба Саломеи

Перед тем как немецкая армия заняла Париж, Саломея исчезла. Андрей был в плену, в Германии. Я слышал от одного из наших товарищей, что Саломея оказалась на юге, приняла деятельное участие в партизанском движении, вышла будто бы во время войны замуж за еврейского банкира, отказалась уехать с ним из Франции - и была убита во время боя партизанского отряда с частями французской милиции. Ее похорони- ли в братской могиле, где-то недалеко от Монпелье. Андрей узнал об этом, вернувшись из плена.

Я не видел его около десяти лет. Когда я случайно встретил его в Париже, я не сразу его узнал: он постарел, облысел, изменился. Но он узнал меня. Мы вошли с ним в кафе, это было на Больших Бульварах. Он сразу заговорил о Саломее, сказал, что ездил разыскивать ее могилу и не нашел ее.

- Даже этого утешения у меня нет,- сказал он.- Как она погибла, о чем она думала в последние минуты, чье имя она произнесла?

- Ты был на войне,- сказал я.- Как ты можешь ставить такие вопросы? Ты знаешь, что в этих обстоятельствах люди чаще всего не успевают ни о чем поду- мать и не произносят никаких имен.

- И меня не было рядом с ней! - Это не твоя вина.

- Зачем я теперь существую, я не очень знаю. Чтобы переменить разговор, я спросил его, что он делает. На его лице появилось выражение от ращения. Что такое? - спросил я.

- Я искренно жалею, что не погиб там, как погибла она,- сказал он.- Я веду позорную жизнь.

- Это на тебя мало похоже.

- Вместе с тем это так. Если бы ты знал, что я делаю, ты бы отказался подать мне руку.

- Ты всегда был склонен к преувеличениям, - сказал я.- Я этому поверить не могу. Что в твоей жизни позорного?

Он объяснил мне, что во время войны он потерял все, что у него было, и теперь вынужден зарабатывать на жизнь. Он долго искал работы, писал статьи об искусстве и рецензии о книгах, но денег, которые он этим зарабатывал, едва хватало на пропитание. И тог- да ему сделали предложение, на которое он согласился.

- Что, торговля женщинами, что ли?

- Нет,- сказал он,- еще хуже. Те, кто торгуют женщинами, ты понимаешь, это профессиональные мерзавцами. Я не хочу сказать, что я их оправдываю. Но они живут в своем собственном прокаженном мире, им каждую минуту угрожает тюрьма, допросы в полиции, общественное презрение и так далее. Я делаю работу не менее подлую, чем они, но с той разницей, что мне ничто не угрожает.

- Что же ты делаешь, в конце концов?

Он опять сморщился от отвращения и скандал:

- Я пишу слова для песенок и куплеты для опере- ток. Ты 'понимаешь? Вспомни наши университетские годы, Малармэ, Варели, Рильке. И после этого...

- Но кроме этого ты что-нибудь пишешь? для себя?

- Я пробовал, я не могу,- сказал он.- Я настоль- ко пропитан теперь этой опереточной пошлятиной и этим идиотизмом, что я чувствую себя хронически отравленным.

Потом он посмотрел на меня с отчаянием и сказал: - Ты представляешь себе, что сказала бы Саломея, если бы она была жива? Об этом он, конечно, много думал,- что сказала бы Саломея.

Но для его теперешней жизни, помимо прибавившихся к его прошлому лет и неотступного воспоминания о Саломее, было характерно то, что и раньше было одной из главных его особенностей: он жил не так, как хотел, и не делал ничего, чтобы изменить свою жизнь. В сущности, ничто не заставляло его непременно заниматься тем ремеслом, которое он считал позорным. Но сделать усилие, необходимое для того, чтобы избавиться от этого, он не мог.

x x x

У него, в общем, ничего не осталось: ни тех смутных надежд на какое-то будущее в искусстве, которые были у него в молодости, ни того смысла жизни, который представляла для него Саломея. И, конечно, для человека с его эстетическими взглядами то, чем он вынужден был заниматься, казалось последней степенью падения. Трудно было надеяться, что теперь, в его возрасте, он вдруг начнет другую жизнь, В этом ему мешало, в частности, воспоминание о Саломее: никакая другая женщина не могла занять ее места. И так как про- шли годы и годы с того дня, когда они расстались, и воспоминание о ней оставалось таким, каким оно было в самом начале, то казалось очевидным, что это уже не могло измениться. Я узнал через некоторое время, что он написал о ней целую книгу. Ни одно издательство не приняло ее, потому что Саломея была описана так наивно романтически и так фальшиво, что это делало всю книгу о ней совершенно неубедительной.

Я думал, конечно, и о Саломее. Что осталось от нее? Наши воспоминания о ней и история ее трагической гибели, о которой в свое время писалось в газетах, но которая теперь была забыта, как почти все, происходившее в годы войны. Но все-таки, думая о Саломее, можно было теоретически предполагать, что только смерть остановила ее на том пути, который ей предстоял и который, быть может, был бы блистательным. И конечно, если бы она была жива, то и жизнь Андрея сложилась бы иначе.