Судьба штрафника

К площади примыкал парк. Его широкая главная аллея была с обеих сторон ограничена деревьями огромной высоты, подстриженными так, чтобы образовывать собой плоскую стену. Такая же стена была в торце. Вдоль аллеи просматривались красивейшие фонтаны с фигурными украшениями в виде нимф, наяд, зверей, земноводных. Ряды статуй уходили вдаль, хорошо выделяясь на фоне зеленых стен из деревьев.

Парк заканчивался очень высокой кованой витой оградой на высоком гранитном постаменте. За оградой через красивейшие широкие ворота, далеко в глубине, в конце зеленой эспланады, виднелся королевский дворец.

В русском языке есть много синонимов слова «красивый». Прекрасный — восхитительный — очаровательный — божественный и так далее. Я стараюсь избегать этих слов, ведь я пишу о войне. Однако под грохот артиллерийского боя я смотрел на восхитительные, нигде ранее не виданные картины, и война в таком окружении казалась особенно кощунственной и противоестественной.

Среди площади, ближе к королевскому дворцу, стояла наша регулировщица и подгоняла нас взмахами флажков. Кони зацокали копытами в более быстром темпе, и я сожалел, что не смог рассмотреть все подробности. Подумал, что, если останусь жив, приеду сюда, не спеша осмотрю все это великолепие, которое раньше не мог и представить.

Покинув Королевскую площадь, мы въехали на широкую улицу, возможно, продолжение прежнего проспекта. Из общего фона боя стали выделяться отдельные выстрелы и разрывы. Мы, приближаясь к переднему краю, ехали вдоль какого-то дворца, перед которым была площадь. Широкие ступени поднимались к его парадному входу, по бокам от ступеней, на высоких пьедесталах, лежали огромные гривастые гранитные львы. Оказывается, мы проезжали мимо парламента в районе Ринга.

Улица, по которой мы ехали, упиралась в ряд домов. Впереди нас разорвался снаряд, потом мина. Лошади шарахались, стали «танцевать», сдерживаемые туго натянутыми вожжами. Рысью обоз устремился в торец улицы, чтобы укрыться за домами от обстрела.

Мины и снаряды на брусчатой мостовой не оставляли воронок, но осколки зафырчали вокруг нас. Раздалось ржание, и одна лошадь в упряжке упала на мостовую. Подводу с раненой лошадью обогнули и почти на скаку подъехали к поперечной улице. Здесь нас встретил связной Сорокина. А мины и снаряды рвались, хотя и не густо, попадая то на мостовую, то по зданиям, то за нами, то впереди нас за домами. Один снаряд угодил в очень высокий, невиданной красоты костел. Брызнули стекла разноцветных витражей, пыль и куски конструкций полетели вниз.

Обоз съехал на тротуар поперечной улицы и остановился вплотную к домам, под их защитой. Обстрел продолжался, больше калеча дома, чем нанося урон нашим частям. Начал гореть шпиль костела, и пламя красиво подсвечивало разноцветные витражи. Когда обстрел прекратился, Быков и ездовой пошли к убитой лошади, сняли с нее упряжь. Недалеко от стоянки нашего обоза лежала еще одна убитая лошадь, ее уже раздуло, мухи кружились над ней. И тут я увидел, что из подъездов робко выглядывали люди разных возрастов. Один из них, здоровый детина, вышел с топором и направился к лошади. Из всех подъездов бросились женщины, старики, подростки и цепочкой стали пристраиваться к мужчине с топором. Он подошел к лошади, оценивающе осмотрел ее и профессионально, ловко и быстро, снял шкуру, выпустил внутренности и начал разрубать мясо на куски. Куски бросал в подставляемые кошелки выстроившихся в очередь людей, и те быстро убегали в свои подъезды.

Значит, голодали не только у нас в стране, истерзанной фашистами, но и в таких городах, как Вена, Будапешт, Бухарест — столицах союзников Германии. И поделом! Развязали войну, так пусть теперь едят похлебку из вонючей конины. Это лишь малая толика расплаты за причиненное нам горе. Мы смотрели на извилистую очередь к лошади со смесью злорадства и жалости.

Мимо очереди, прямо посредине улицы, в сторону переднего края бежала девушка. Лицо ее было искажено мукой и залито слезами. Ее пробовали остановить сначала венцы, а затем наши бойцы, но она рыдала и отчаянно рвалась туда, где шел бой, не обращая внимания на опасность. Ее шатало то ли от голода, то ли от усталости.

Старшина Крапивко подбежал к подводе, взял буханку хлеба и, догнав девушку, сунул ей в руки. Та, казалось, машинально прижала буханку к груди и, не поблагодарив, пошла туда, откуда раздавался грохот боя.

Вновь начался артобстрел. Очередь разбежалась, и на мостовой осталась лишь шкура, голова и копыта. Я вспомнил Северо-Западный фронт и раненых бойцов, срезавших с ребер подохших лошадей не то что мясо, а даже какую-то пленку.

Я и старшины укрылись от вражеского обстрела в квартире первого этажа. Лошади в упряжке «плясали» от взрывов, ездовые их успокаивали, удерживали за удила.