Судьба Шута

Пиоттр построил нас в колонну. Сегодня мы заняли место сразу же за отрядом принца. Дядя нарчески предупредил, что влажный ветер делает поверхность ледника ненадежной. Мы будем идти по старой тропе, стараясь не отклоняться от шестов с флажками. Однако нам нужно помнить, что ледник меняется и тропа не может быть абсолютно надежной. Недавно возникшие трещины заметает снегом. Он вновь попросил нас двигаться крайне осмотрительно. Наконец мы вооружились посохами и растянулись в цепочку.

Поначалу мы с Олухом не отставали. Он кашлял, но не так сильно, как раньше, и мы бодро шагали за остальными. Сегодня Пиоттр шел медленнее, ощупывая посохом лед перед каждым следующим шагом. Он оказался прав относительно коварства погоды. Хотя теплый бриз вскоре заставил нас опустить капюшоны, влажный снег приобретал под порывами изменчивого ветра самые причудливые формы. Синие тени, ложившиеся на белый снег, делали окружающий мир нереальным.

Дважды Пиоттр уводил нас в сторону от тропы. В первый раз он попробовал снег, наст поддался под его посохом, и в следующий миг снег рухнул вниз, открыв глубокую расселину. Ветер соткал из кристаллов снега легкий мост, слишком хрупкий, чтобы выдерживать вес человека. Пиоттр повел нас вдоль расселины.

Второй раз нам пришлось сойти с тропы в полдень. К этому времени Олух устал и пал духом. Влажный снег налипал на башмаки и штаны, и очень скоро мы заметно отстали. Но как только мы поднялись на длинный пологий кряж, отряд уже шагал нам навстречу. Пиоттр обнаружил участок мягкого снега, его посох погружался в него так глубоко, что он решил повернуть обратно, чтобы отыскать более безопасный маршрут. Подъем получился трудным, и, возвращаясь вслед за Пиоттром, Олух бормотал себе под нос проклятия.

Яркий солнечный свет отражался от сине-белого снега и слепил глаза. Мы щурились, по щекам катились слезы, от напряжения болело лицо. Однако Пиоттр вел нас все дальше и дальше.

Во второй день мы прошли значительно больший путь, чем в первый. Солнце уже клонилось к горизонту, а мы все еще продолжали идти вперед. Олух и я заметно отстали, и вскоре я уже начал сомневаться, собирается ли Пиоттр останавливаться на ночь. Дважды Олух заявлял, что дальше не пойдет. Он устал, промок, замерз, он хочет есть и пить. Это было скучное повторение моих собственных жалоб, и слушать их становилось невыносимо. Я и так с огромным трудом заставлял себя двигаться вперед, а тут еще Олух…

Мрачные звуки его музыки, сулившие беду, преследовали меня весь день, а мерный хруст снега у нас под ногами сопровождался легким позвякиванием окованных металлом посохов.

Если я шел первым, то Олух сразу же начинал сильно отставать, поэтому мне приходилось плестись позади, дожидаясь, пока он потычет перед собой посохом. Вечерние тени удлинялись, и день все больше походил на вчерашний. Мой гнев рос медленно, но верно, подобно огню, которому скармливают один кусок угля за другим.

Когда и почему я согласился играть роль няньки? И почему до сих пор это терплю? Почему Чейд поручил столь унизительное дело именно мне? Наверное, таким способом он пытается меня наказать или унизить. Когда-то я был воином Видящих. А теперь, когда выбрал свободу, Чейд заставил меня возиться с толстым, вонючим идиотом. Я попытался вспомнить все логические причины, спрашивал себя, кто еще мог бы присматривать за Олухом, наделенным такой могучей магией Скилла, но мне никак не удавалось убедить себя в важности этого омерзительного занятия. Мои мысли сползали в пропасть разочарования, гнева и отвращения. Я из последних сил контролировал себя и сладким голосом уговаривал Олуха:

— Пожалуйста, шагай немного быстрее, Олух. Посмотри, наши товарищи уже разбивают лагерь. Неужели ты не хочешь посидеть у костра и высушить вещи?

Он повернулся и бросил на меня злобный взгляд.

— Ты говоришь хорошие слова. Но я знаю, что ты про меня думаешь. Ножи, камни и большие палки. Ну, ты сам заставил меня сюда прийти. И если ты сделаешь мне больно, я сделаю тебе еще больнее. Потому что я сильнее тебя. Я сильнее и не должен тебя слушаться.

Он сделал глупость, предупредив меня. Я успел поднять стены Скилла. За мгновение до его атаки моя враждебность погасла, как огонь под влажным одеялом. Его атака обрушилась на меня, точно железный молот на наковальню из сыра. Олух не прикасался ко мне, но я ощутил, как мое тело сжимается в его хватке. Я пошатнулся и упал в снег, и мне показалось, что моя кровь хлынула наружу из всех пор, а Олух неожиданно спросил:

— Почему мы сошли с ума? Что мы делаем?

Это был крик растерянного ребенка. Должно быть, он закрылся от меня стенами, и тут же — как и я — ощутил, как исчезла ненависть. Он неуклюже поспешил ко мне, и тут дождь, который уже давно собирался, хлынул как из ведра. Я понимал, Олух не хочет причинить мне вреда, но все же откатился в сторону, опасаясь, что от его прикосновения могут рухнуть стены Скилла.

— Олух, я не ранен. Правда не ранен. Мне просто стало плохо.