Судьба — солдатская

Холмогоров невесело усмехнулся — разглядывал карту, которую отобрали колхозники у пленного.

Открылась дверь. Командир второго взвода младший лейтенант Акопян, входя в комнату, сурово выговаривал вытянувшемуся возле косяка Сутину:

— Ухо у тебя, как у лисицы хвост, везде суется. Ты и немцев подслушиваешь?

Сутин молчал. Акопян презрительно оглядел его, осуждающе покачал большой головой и захлопнул дверь.

Холмогоров оторвал от карты глаза. Посмотрев на Акопяна, задумчиво сказал Зоммеру:

— Переведите ему, старший сержант, что это за крестики наставил он на речке? Броды указывал? — И ко всем в комнате: — Видите, как получается у гитлеровцев: еще неизвестно, как все у них обернется завтра, а они уже дороги прощупывают на Ленинград!

Зоммер перевел вопрос пленному. Немец, выслушав его, дал понять, что отвечать не станет, и отвернулся к окну.

Молчание длилось минут пять. Наконец Холмогорову это надоело. Обращаясь к Шестунину, он сказал:

— Свяжите ему руки, да покрепче, и на бричку. В батальоне, может, разговорится.

Беседа уже закончилась, и возле крыльца толпились красноармейцы.

Пленного вывели к бричке. Шестунин крепкой льняной бечевой начал стягивать ему руки. Сутин еще раз проверил свой автомат. Он побаивался, как бы немец не удрал в дороге, и в то же время радовался, что попадет в штаб батальона.

Холмогоров говорил подошедшему Бурову:

— Плохие мы следователи…

Сутин привязал концом бечевки немца к бричке.

— Почту спроси! — крикнул ему Шестунин. Он вспомнил о своей семье, которую две недели назад, до войны, отпустил погостить в Уфу к родственникам.

2

Комбат Похлебкин был у себя, когда вечером Сутин с немцем подъехал к дому, где размещался штаб.

Ездовой остановился у привязи. Сутин соскочил с брички и отвязал пленного. Отвязал и столкнул с задка.

Пленного ввели в большую комнату штаба, а потом к Похлебкину.

Немец у Похлебкина был долго.

По распоряжению дежурного по штабу пришли два бойца — конвоиры и увели его в полуподвал здания. Сутин не уходил — надеялся, что его вызовет к себе Похлебкин. Через полуоткрытую дверь слышался голос комбата, говорившего по телефону со штабом полка. Кончив говорить, Похлебкин вышел из комнаты. Подойдя к Сутину, сказал, похлопав его по плечу:

— Воюете, значит?.. Так-так, — и вернулся с ним в свой кабинет.

Сутина Похлебкин на этот раз принял сухо. Узнав о самоволке Чеботарева (Сутин поклялся, что сам видел, как тот возвращался) и о том, что он, Петр, назвал его, комбата, солдафоном (Сутин тут приврал для эффекта), майор в сердцах, еле сдерживаясь, бросил:

— Распустились! Безобразие! Бардак… — и с еле скрытым презрением посмотрел на Сутина.

«Вот момент попросить о переводе меня сюда, в штаб, — уловив в голосе комбата одобрение своему поступку, рассудил Сутин. — Все дальше буду от передовой, когда на фронте окажемся». И он проговорил:

— Бардак, и я говорю, товарищ майор. Вот потому у меня просьба: переведите меня к вам… хоть в хозвзвод пока, а можно и в штаб.

Похлебкин выслушал. Встал из-за стола, обогнул его, прошел к поставленным у стены стульям, вернулся и остановился против Сутина. Смутившись, — очевидно, Сутин в этой роли был ему противен, — он тихо сказал:

— За нарушителями дисциплины присматривать надо. Я вами займусь!

«Я вами займусь» означало — ротой. Но Сутин понял эту фразу по-своему: «Переведет, значит. Долг платежом красен — понимает!»

Выпроваживая Сутина, Похлебкин стыдливо думал: «Взашей бы тебя отсюда!.. Да, но без таких не обойдешься: информация все-таки… Хорошие они или плохие, во имя чего идут — разве в этом суть? — И уже размышляя о делах: — Надо по ротам ехать. Развалят дисциплину, если самому сидеть здесь. А этого Чеботарева — на губу его! Ишь, солдафона во мне увидел!»

Утром Сутин проснулся оттого, что кто-то тянул его за ногу. Открыв глаза, сел. Увидал ездового. Понял: будит, чтобы ехать обратно в роту.

— Что тебе? — зашипел он на него. — Только сон самый. — И оглядел нары, на которых спали бойцы комендантского взвода. — Еще подъема не было.

— Ехать пора, — прошептал в ответ ездовой. — Мне за дровами еще надо смотаться.

— За дровами-и… — Сутин насупился, маленькие глазки на оплывшем, круглом лице сделались злыми. — А может, погодя немного почта придет? Ты об этом думал? — нашелся он. — Поспи еще, и я посплю. Успеем.

Ездовой, боец доверчивый, пожал плечами и ушел к лошадям.

Поднялся Сутин вместе со взводом. Взяв шинель, вышел во двор. Около умывальника, прибитого к вкопанному в землю столбу, толпились раздетые по пояс бойцы — умывались. Рядом младший сержант стриг машинкой голову сержанту. Сутин сразу же вспомнил подслушанный им допрос пленного, его слова о баранах и длинноволосых. «Подстригусь-ка я, — потрогав начавшие отрастать волосы, подумал он. — А то… вдруг и правда к фашистам попадем… Вон как жмет он!.. Пристрелят ведь с волосами-то? Сочтут за политрука».

Когда младший сержант кончил стричь сержанта, он попросил:

— Проведи-ка… — и показал себе на голову. — Сколько в роте ждать еще стрижки, а голова не терпит, привыкла к безволосью.