Судьба высокая 'Авроры'

В июле 1944 года к борту "Авроры" подошли спасательное судно "Сигнал" и отливные буксиры.

Главный водолаз Петр Васильевич Сироткин долго беседовал с Николаем Кострюковым, уточняя, где и когда были открыты кингстоны. Наконец Сироткин уже из скафандра, в котором он казался неестественно большим, неуклюжим и волшебно-могущественным, подал сигнал:

- Спуск!

У Петра Васильевича Сироткина был богатейший опыт. Сколько кораблей поднял он со дна морского! Сколько трагических историй видел он в подводных глубинах!

Довелось ему под вражеским обстрелом и бомбежкой подымать немецкую подлодку. Невозможного для него не существовало! Арсений Волков и Николай Кострюков нетерпеливо следили, как отливные буксиры откачивают воду, как все выше и выше подымается корабль из воды.

Петр Сироткин, закрывший кингстоны, тоже стоял на палубе. Тысячу триста пробоин насчитали в надводной части "Авроры".

А крейсер - жженый, стреляный, на восемьсот пятьдесят дней погруженный в водную стынь - всплыл над гладью залива. Сверкнула ватерлиния, обозначились над водой совершенные формы израненной, но непобежденной "Авроры".

Начиналась новая страница в биографии крейсера...

По склону Вороньей горы шли две женщины: одна - в черном платье, в черном платке, иссушенная годами и горем, вторая - в военном, с погонами капитана медицинской службы, скорбная, обреченно переставлявшая ноги. Пожилая - ей было за семьдесят, не меньше, - иногда спотыкалась.

Военная придерживала ее, временами останавливалась, силилась узнать окрестные места и, видно, не узнавала.

Наконец молодая шепнула:

- Мама, постойте минуточку, я сейчас...

Проваливаясь в ямы, продираясь сквозь ветвистый кустарник, она побежала к одинокому стволу. Он сиротливо торчал на склоне, побуревший, кое-где покрытый мягким мшистым пушком и грибовидными наростами. Она погладила мох. Пальцы коснулись корявых осколков.

Впереди, слева и справа зияли воронки. Дожди сгладили острые края, из почвы пробился неприхотливый ольшаник, бурно разросся бурьян. Но даже сквозь зелень четко прорисовывались контуры воронок.

"Боже, - вдруг поняла она, - этот обрубленный ствол, истыканный осколками, - все, что осталось от корабельных сосен на склоне".

Они спустились к пушке. В артиллерийском дворике, который матросы называли "палубой", кто-то выворотил деревянный настил и деревянную обшивку бруствера. Лишь орудие, взорванное, накрененное набок, стояло на ржавых штырях, а вокруг густо росла, тянулась к солнцу высокая, налитая влагой, вымахавшая до пояса трава.

Женщина в черном упала на колени, зарыдала и, прижимая к груди траву, повалилась в нее. Она долго плакала. Ее спина и плечи содрогались.

Выплакавшись, с красными глазами, она поднялась на колени и, не разгибаясь, словно молясь, запричитала:

- Алешенька, сыночек мой, травой пророс, кровушкой твоей напиталась она, насытилась, и на кого ты меня, старую, оставил?..

Она нежно ласкала зеленые стебли, мягкие, как волосы сына, и причитала, причитала...

Военврач - по-прежнему отрешенно поникшая - оперлась на ствол пушки и, если б не оперлась, вряд ли устояла бы: в лице ни кровинки, пальцы рук сомкнуты так, что не разомкнуть.

Пожилая тем временем сгребла немного земли, поднесла ладонь с землею к губам и, ссыпав ее в платочек, прижала к груди...

Над Вороньей горой поднималось солнце. Прежде оно, продираясь сквозь сосны, бросало на склон косые лучи; теперь оно не встречало преград - не было сосен; не нарушали безмолвия и крикливые вороны, гнездившиеся на соснах, - не было ворон, негде им стало гнездиться.

Среди низкорослого ольшаника торчал лишь обрубок ствола, возвышалось искореженное орудие да две женщины в немой тоске слушали мертвую тишину.

Людям земли, в которой лежали бойцы и комендоры батареи "А", еще предстояло узнать о подвиге погибших. Крутому склону Вороньей горы еще предстояло стать местом многотысячных митингов и народных манифестаций. Имя командира бесстрашных - лейтенанта Алексея Смаглия - еще предстояло высечь на граните. Но первыми к нему пришли две женщины: одна дала ему жизнь, другая одарила любовью.

Глава-эпилог.

На вечной стоянке

Здесь хочется припасть губами к каждому сантиметру палубы...

Герман Титов,

летчик-космонавт (запись в книге гостей крейсера "Аврора")

"Аврора" шла по Неве. Вода перед ней расступалась, волны откатывались, за кормой закипали буруны.

Вдоль набережной выросла людская стена. Впервые после Великой Отечественной ленинградцы видели "Аврору", слышали, как плещется вода о ее борт, как хлопает флаг, то изгибаясь, то упруго распрямляясь на ветру. И, глядя на реющее полотнище, тысячи рук приветственно махали флажками; легкие, невесомые шары взмывали над толпами, над домами, над городом.

"Аврора" шла по Неве, шла мимо кварталов, еще не залечивших раны, мимо людей, отстоявших этот город, эту невскую воду, это небо.

Иные стояли на костылях, иные вспоминали близких, не доживших до этого часа, погребенных под развалинами, убитых голодом блокады.

Радость нередко впитывает печаль, которая живет в ней, не растворяясь, оттеняя ее.