Судьба высокая 'Авроры'

Словом, после Цусимской баталии корабли не смогли бы выдержать серьезного боя. Это сознавали, пожалуй, все: от скромного трюмного до честолюбивого Энквиста. Успокаивала надежда: а какой, собственно, может быть бой в нейтральных водах? До Манилы оставалось не более ста миль.

И вдруг впереди увидели дымки. Один... Три... Пять...

Ударили боевую тревогу: взревели горны, покатилась барабанная дробь. Матросы - раненные, изможденные от напряжения, от пережитого - заняли свои места по расписанию. Понимали: этот бой будет последним.

Но им не суждено было погибнуть. Броненосцы и крейсеры оказались американскими. 21 мая 1905 года "Аврора", "Олег" и "Жемчуг" вошли в Манилу.

Послесловие к цусимской трагедии

Кто мог подумать, что Манила - тропический рай со стройными стволами бамбуковых деревьев и щедроплодными бананами - для русских матросов станет тюрьмой. Американские власти разоружили крейсеры. Без разрешения их адмирала ни один матрос не имел права уволиться на берег.

"Посадили нас в клетку", - говорили на "Авроре".

Сюда, в Манилу, пришли и черные вести о судьбе 2-й Тихоокеанской эскадры. Рожественский со своим штабом, покинув флагманский броненосец, спасался на миноносце "Буйный", потом на миноносце "Бедовый" и сдался японцам. Пушки "Бедового" были позорно зачехлены.

Контр-адмирал Небогатов "вместо андреевского флага поднял простыню". Так зло и горько говорили об адмиральской капитуляции. Иной была участь русских кораблей, не запятнавших своей чести.

Миноносец "Быстрый" взорвал себя, но не сдался врагу. "Дмитрий Донской" обрек себя на смерть у берегов острова Дажелет - команда затопила крейсер, но не покорилась, не спустила боевого флага. Броненосец "Адмирал Ушаков" сражался до последней возможности; когда эти возможности были исчерпаны, командир приказал открыть кингстоны.

Командовал броненосцем брат мужественного ученого и путешественника капитан I ранга Владимир Николаевич Миклухо-Маклай. Он покинул борт "Ушакова" последним, раненный, поддерживаемый матросами, плыл, пока хватало сил, и предпочел плену смерть в водах Цусимского пролива.

Крейсер "Светлана" достойно сражался и достойно погиб, открыв кингстоны. Сотни матросов спасались в воде. Японский крейсер "Отава", мстя непокорным, не только не взял на борт терпящих бедствие, но и прошел в гуще плывущих, разрывая в клочья винтами беспомощных и безоружных людей.

Дни смятения и траура пришли на "Аврору". Беспримерным по своим тяготам был поход через три океана. Чудовищным оказался финал этого похода. И вопрос, дремавший, затаенно тлевший в душах матросов, вдруг встал во весь рост, разъедая, тревожа, будоража: во имя чего, во имя кого эта кровь, все эти муки?..

Контр-адмирал Энквист на кораблях почти не появлялся. До войны он был градоначальником Николаева и здесь, в Маниле, легко и охотно сменил зыбкую волну в бухте на твердую землю в городе.

Офицеры тоже все чаще отлучались на берег, влекомые прохладительными и горячительными напитками в отелях и ресторанах с массивными стенами, с закрытыми жалюзи, защищающими от жары и солнца, с домашними ящерицами, уничтожающими комаров и москитов.

Некоторые офицеры увлеклись петушиными боями.

Цирк обычно колыхался и ревел от восторга: петухи сшибались, жестоко клевали друг друга, загрубелыми шпорами рвали перья, забивали соперников насмерть.

Кровавая потеха пусть ненадолго, но отвлекала русских офицеров от пережитого, от давящих раздумий.

А команды кораблей оставались в своем заточении. Харчи становились все хуже, пучились бочки со зловонной солониной. В муке копошились разжиревшие черви.

Окольными путями проникали новости с родины. Кое-что узнали от рабочих и мастеровых, ремонтировавших "Аврору". Сведения были неясные, сбивчивые, отрывочные: в России - смута, в России - волнения. Обстановка в кубриках накалялась. Искрой, которая привела к взрыву, оказалась почта. Писем из дому ждали, как задыхающийся ждет кислорода. Наконец прибыл катер с заветными брезентовыми мешками. Матросы отовсюду потянулись на палубу. Почта, отнесенная в каюту Небольсина, задерживалась. Глухой ропот перекатывался по палубе:

- Заснул, что ли?

- Очки потерял?

- Чего тянет? Эй, писарь, толкнись в дверь, подай голос! И вдруг весть: Небольсин рвет "неугодные" письма, вестовой относит их в кочегарку. Палуба дрогнула:

- Сюда Дракона! За борт!

Небольсин вышел на крики. Голова его еще была обвязана белоснежным бинтом, хотя легкая, касательная, рана вполне затянулась.

- Что там?! - раздраженно бросил кавторанг и осекся.

На лицах, в глазах, в позах матросов застыла та ярость, которая ничего не боится и на все способна. Небольсин скорее почувствовал, чем понял, что малейший неверный жест или шаг приведут к беде; он почувствовал, ощутил всей своей кожей, по которой пробежал нервный озноб, что власть его и власть таких, как он, поколеблена, размыта кровью цусимского позора и никакой окрик, никакой револьвер не удержит, не остановит эту толпу.

И вместо обычного, оглушающе-властного "Замолчать!" Небольсин приказал писарю:

- Раздать почту!..