Судьба за плечами

Тех, кто умирал под нашим чутким руководством. Или нет, тех, кто оказался в этом месиве под нашим чутким руководством – в грязи, израненных копьями, пронзенных чьим-то бронзовым мечом, со стрелой в животе, с лезвием секиры, которое вгрызлось в плоть; придавленных тушей чудовища. Умирать они должны были теперь – когда никто не пришел, чтобы подобрать их, когда новые господа жизни трусливо отступили, бросив союзников, а Гелиос спрятал свое лицо за тучей: он оставался на нашей стороне и не хотел этого видеть.

Слышать.

Проклятий вперемешку со стонами хватило бы, чтобы отравить самый воздух. Кто-то из еще живых заметил меня – и к проклятиям прибавилась мольба и еще что-то невнятное… надежда на то, что это все ошибка, их спасут, о них позаботятся…

Никогда не задумывался над тем, что такое надежда, знаю только, что она живуча. Теперь знаю еще: она ослепляет. Ждать помощи от меня?

Я прошел мимо мольб, и стонов, и проклятий, и карканья жадного воронья. Мимо разбитых колесниц, воткнутых в землю копий и рассыпанных стрел. Встал там, где уже стихали предсмертные хрипы: три или четыре кентавра лежали рядом и умирали тоже рядом, изломанные двухтелым великаном, который распластался, истыканный стрелами, неподалеку.

Прикрыл глаза в прищуре.

Приблизились хрипы и стоны, сложившись в особую музыку – под глухой аккомпанемент гудения, карканья, уханья, клекота паразитов. Музыка проигранной битвы: кого-то рвет кровью, кто-то пытается пошевелиться, вот чей-то свистящий вдох…

Почти гармония.

Из которой время от времени вычеркивают ноты.

Смолк один хрип – на северной окраине поля. Почти тут же – на востоке, где лежал резерв Посейдона, выкошенный лапифскими лучниками. Шелест крыльев – это коршуны спускаются на еще теплую добычу. Шелест других крыльев – тот, который я хочу услышать – железных…

Тонкий, холодный свист клинка в застывшем воздухе бранного поля. Единственный клинок, который звучит после того, как все битвы уже закончены. Благословение для тех, кто измучен слишком сильно и зовет обладателя этого меча по имени, умоляя сжалиться, не подозревая, что ему недоступна жалость…

И взлетают в воздух отсеченные мечом пряди волос – тут же в воздухе растворяясь. Символы того, что ты нынче тоже – отрезанная прядь. Иди себе бледной тенью, ищи мир, где тебя примут как своего и дадут успокоение.

Тени появились первыми – недоумевающие, глядящие на покинутые ими тела. Потом из мглы выступил меч – сверкнул на востоке, затем ближе к центру, едва слышно взвизгнул над каким-то сатиром…

Появилась фигура. Исчезла. Появилась. Каждое исчезновение – жизнь, то есть, смерть. Срезанная прядь волос. Новая тень.

Он работал не оборачиваясь, и я не видел его лица – мне и не было нужно. Лицо у него всегда говорило мало. Говорящими были глаза, но вот глаз рассмотреть не удавалось, потому что в мою сторону он не смотрел. И рядом не появлялся. Не мог не знать, что я здесь, – но не появлялся.

Я ждал, вслушиваясь в гармонию боли, где становилось все меньше и меньше живых нот и все звонче звучало воронье. Кентавры рядом со мной уже не могли ни молить, ни проклинать. Скоро двое перестали хрипеть. Значит, ждать осталось недолго.

Мелькнуло лезвие совсем рядом – срезая прядь с головы у гнедого. Рванулось лезвие у меня в руке – на перехват. Меч я подобрал, не присматриваясь к нему, просто вынул из руки у вот этого же самого гнедого…

Железо столкнулось с золотистой бронзой.

– Радуйся, Убийца.

Он поднял меч и отступил на шаг, не пытаясь, впрочем, исчезнуть.

Чуть покривились плотно сомкнутые губы: «Чего тебе, Кронид?».

«Пришел спросить, куда ты пропал после нашего освобождения. Я ждал вас с Гелло, а вы исчезли на полстолетия».

«Тебе-то какое дело? Ты со своей семьей. Ты бог».

«Ты тоже».

«Нет».

Обвел рукой поле, на котором у него нынче вечером так много работы по милости армий отца… по нашей милости.

«Боги не рождаются в наказание этому миру. Ты знаешь, кто рождается. Я не бог, это знают все. Спроси, кто такой Танат, – и тебе ответят: чудовище. Чудовищу не быть среди богов. Они смотрят на нас с отвращением, они считают себя выше нас… Может быть, правильно считают. Дай мне продолжить мою работу, бог».

«Не зови меня так».

«Как мне звать тебя?»

«Как раньше. Ты навещал меня в отцовской утробе. Ты учил меня драться на мечах. Мы вдвоем удерживали Посейдона…»

Он глядел с хмурым недоверием. Я протянул ладонь, кладя на нее лезвие меча.

«У нас с тобой кровь одного цвета, Танат. Хочешь – смешаем ее?».

Меня пока не называют чудовищем. Но скоро, наверное, назовут – если я и дальше буду избегать пиров и общества нимф. Слова «угрюмый» и «неуживчивый» уже приклеились ко мне упрямыми пиявками – волочатся, куда б я ни направился. Меня это не тяготит.

У нас с тобой много общего, Убийца.

Дернулись губы, и зябко зашелестели железные крылья за спиной Таната.

– Побрататься с тобой – значит побрататься и с остальными Кронидами. Я не настолько чудовище. Такая жертва мне не нужна.

И потом уже привычно, глазами: «О чем ты хотел попросить меня, невидимка?»

«Мы сражались и проиграли».