Судьбе вопреки

— И как она отреагировала?

— Она ответила нечто совершенно странное, — помолчав, ответил Джим.

— Что?

— Она сказала, что ее сестра потерялась. А потом захлопнула дверь у меня перед носом.

— Вот это да! — воскликнул Патрик. — Грубовато.

— Да, иногда вражду между близкими родственниками трудно понять посторонним. Дать тебе ее адрес и телефон или хочешь пока оставить это дело?

— Диктуй, — сказал Патрик, открывая блокнот. — А пока будешь диктовать, подумай, не освободить ли тебе завтрашний вечер? Мы бы сходили в какое-нибудь заведение в бухте поесть крабов, и ты мне расскажешь о своем деле о мошенничестве.

— У тебя пунктик насчет крабов? — спросил Джим.

— У меня есть подруга, которая очень скучает по своей сестре. И она вовсе не потерялась. В общем, до завтра.

Лили сидела у постели бабушки. Тихо гудел кондиционер, пищали мониторы, свет был приглушен. После того как закончились часы посещения больных, Лили попросили уйти, но что-то в ее лице заставило медсестру выйти из комнаты и тихо закрыть за собой дверь.

Держа Мэйв за руку, Лили пыталась разбудить ее усилием воли. Бабуля так нужна была ей сейчас. Ей нужна была помощь, чтобы знать, что делать. Один человек причинил столько вреда и Лили, и этой женщине, которую она любила, как мать. А теперь он же подбирался к Роуз.

— Бабуля, — сказала Лили, — пожалуйста, проснись. Ты мне нужна.

Мэйв шевельнулась, ее губы задрожали. Лили почти поверила, что бабушка ее слышит, старается проснуться и выйти из своего глубокого сна. Что же с ней сделал Эдвард?

Новая встреча с Эдвардом возродила в ней ощущение беззащитности и задела за живое. Несмотря на уверения Патрика, что Эдвард не осмелится беспокоить ее в больнице и что полиция за ним следит, она вздрагивала от звука шагов в коридоре и при виде теней на стеклах двери в палату.

Ему всегда очень легко удавалось убедить людей, что он хороший человек и у него добрые намерения. Поэтому она вполне могла представить себе, как он уговаривает медсестер пропустить его в палату к Мэйв. В свое время она безоговорочно верила ему — верила, что рядом с ним она в полной безопасности. То, как он обнимал ее по ночам, гладя ее волосы, прося рассказать о ее семье, воспитании, ужасной печали, которую она испытывала после гибели родителей.

Она помнила, как лежала в его постели в квартире, которую он снимал в Готорне, через неделю после того, как они вернулись из Вашингтона, сразу после Рождества. Он слушал ее, держа в своих объятиях. Она рассказывала ему о живописи и картинах, вышитых на холстах и имеющих свою историю.

Пейзажи Коннектикута — импрессионисты за своими мольбертами на берегу реки; дети, играющие на пляже в Хаббардз-Пойнт; парусные лодки в заливе Готорн.

— Я просто люблю рассказывать истории и заниматься этой работой, — говорила она тогда. — Особенно мне нравятся люди, с которыми я встречаюсь.

— Надеюсь, их оплата достойна твоей работы, — сказал он.

В разговоре он вытянул у нее, что она хорошо зарабатывает, печатая свои холсты и продавая их в дорогие магазины подарков на восточном побережье от штата Мэн до Флориды.

Он работал биржевым маклером в фирме «Компаньоны Уолл-стрит в Коннектикуте». Хотя после окончания Гарвардского университета он поменял несколько подобных компаний, эта фирма, по его словам, была самой лучшей. У него были богатые клиенты, которые относились к нему как к другу или даже как к сыну.

— Кроме того, я работаю тренером по бейсболу и баскетболу в детской спортивной школе, — сказал он. — Хочу дать детям то… — Он запнулся и задумчиво поцеловал ее в лоб. — В общем, хочу дать им те преимущества, которых у меня никогда не было.

— Но ты учился в Гарварде, — напомнила она

Он рассмеялся:

— На спортивные стипендии, потому что неплохо играл в бейсбол и регби. Иначе мои родители не потянули бы. Поверь мне, единственный колледж, который видели мои родители, этот тот, в котором моя мать мыла полы. А институтом моего отца была тюрьма.

— Бедный Эдвард, — проговорила она потрясенно.

— Ну, это помогло мне понять, куда я не хочу попасть в своей жизни. — Он снова целовал ее в голову. — А священник моего отца оказался замечательным человеком — он стал мне вроде наставника, пока мой отец был, так сказать, недоступен. Он показал мне, что служение людям — единственно правильная дорога в жизни. Помогая другим, ты находишь свой собственный путь.

— Какой замечательный жизненный принцип! — сказала Мара.

— У меня была тяжелая жизнь, — вздохнул Эдвард, повернувшись так, чтобы смотреть ей прямо в глаза. Она помнила, каким кротким и добрым был его взгляд. Она чувствовала всепоглощающую любовь, которая, исходя от него, вливалась прямо ей в душу. — Когда я был мальчишкой, меня сильно били, Мара. Не буду рассказывать тебе детали — хочу избавить тебя от них.

— Эдвард!

— Я никогда ни за что не обидел бы ни одной живой души. — Он нежно гладил ее щеку, будто она была для него самым дорогим человеком на свете. — Именно этому научило меня мое детство: выражать любовь и быть нежным.

— Ты очень нежен, — сказала она тогда

Он кивнул:

— Но я хочу быть еще нежнее. Научишь меня, как это сделать?