Судьбе загадка

— Конечно, могли. Однако не убили. Я мимо самого батьки Махно проехала… В Ростове было так скучно. Меня злили французы… Они часто приходили к нам. «Et bien, mademoiselle, il faut se marier! Hein?» [4] А я решила уже, если выходить замуж, то за вас. Но скажите, вы рады, что я приехала?

Гражданин Артенев вдруг понял, что теперь он уже не будет сидеть в долгие зимние вечера перед тлеющей печуркой, придавленной к дивану привычной и ленивой тоской, что теперь смешны, а не страшны будут пшенные трапезы. И он радостно обнял свою возлюбленную. И тут почудилось ему, что в углу явился некий в шитом серебром плаще красавец и мигнул ему, пригубив золотой кубок, и тотчас стал скелетом и рассыпался неслышно. Его руки разжались, и трепеща всем телом, с ужасом оглядел он комнату.

— Что такое? — с беспокойством спросила Лели.

Но, испуганно глядя на нее, он молча отступал к двери, и через секунду снова над ним рокотало недовольное разбуженное эхо, а голос, полный тоски и недоумения, кричал во мраке: «Куда же вы? Куда же вы?»

Глава 5 Слепой фатум

Опять неслась через город вьюга и опять кидала она в лицо пригоршни холодных иголок. Но гражданин Артенев бежал, наступая прямо на свирепых белых змей, которые со свистом обвивали ему ноги, бежал, проваливаясь в сугробы, бежал так жутко, что какой-то запоздалый обыватель, оглянувшись на него, тоже побежал и юркнул в темные ворота. Добежав до дома, куда заманила его козлобородая смерть, припал он к окну. Но ничего не было видно за занавеской, хотя искорками просвечивал местами огонь, и будто чья-то тень двигалась… Гражданин Артенев стукнул в окно, занавеска приоткрылась, и все-таки ничего нельзя было разобрать сквозь замерзшие стекла. Гражданин Артенев кинулся во двор. Дверь приотворилась на цепочке.

— Кто? — спросил печальный голос.

— Гражданина Иванова… я хочу видеть…

— А, это вы-с… Пожалуйте. Может быть, вы разъясните это происшествие.

У двери роковой комнаты толпилось несколько испуганных мужчин в шубах, накинутых поверх рубашек. Откуда-то доносились истерические вопли женщины.

— Что это? — спросил гражданин Артенев, и, как бомба, взорвалась в нем дикая радость.

— Полюбуйтесь, — сказал печальный человек.

Иван Иванович Иванов лежал на столе верхней частью туловища, расставив ноги, словно рассматривал он какую-то красную материю, лежавшую на столе.

— И никто за милицией не идет, — сказал печальный человек, — по причине уличных грабежей. Все равно, конечно, помер… Но уж очень крови много течет.

— Крови? — спросил гражданин Артенев, сжимая грудь, чтоб не взорвался в ней теперь ужас.

— Ну да… Поднял крик на весь дом… С час назад это было, как вас проводил… Мы сбежались, думали — воры, а он бритвой трах себя по горлу. И вот результат… Бессонная ночь… А завтра всем на службу к десяти часам, а иным и к девяти. Жена вон моя в истерике… А весь день от мигрени страдала… Конечно, страшно… Может быть, участь всех нас… Сходили бы хоть вы за милицией.

Гражданин Артенев вышел на улицу. Ему почудилось, что снег уже не кружится вокруг него, а проникает во все поры его тела, и что сотни холодных как лед аспидов ползут по его жилам и вот-вот вопьются в сердце. Он понимал, что стоит на коленях в снегу, но зачем стоит, не понимал. «Только бы, — думал он про аспидов, — не кинулись, не растерзали сердце». И тут возникла вдруг среди ночи маленькая, ярко освещенная комната, и он кинулся было к той, сидящей в кресле, но кто-то — не madame ли Chevalier? — захлопнул дверь, а земля, крутясь, вырвалась из-под ног и понеслась в звездные дали.

* * *

Снова кончилась вьюга, и морозная заря, как огромное красное знамя, поднялась над Москвой.

Ругаясь, что не избег на сей раз повинности, нахлестывал ломовой лошаденку, а на розвальнях, зевая с холоду, сидел милиционер, и лежали под дырявой рогожей два трупа. А позади бежали неизвестно откуда в ранний час взявшиеся мальчишки и пели:

Вечная память!
Больше не встанет!
И не попьет!
И не пожрет!

А солнце всходило все выше и выше, и, казалось, чудовище с огненной головой, пробудившееся от сна, шагает по миру и смотрит вдаль и не видит, что там, где ступали его лапы, корчатся в муках раздавленные букашки.

1927