Судьбе загадка

– А вы знаете, князь, Лутындин вчера на пари Марии Николаевне загадку загадал про «птицу Философ».

– Нет. Ей-богу?

– Клянусь!.. Мы все прямо лопнули.

– Молодчина… ну и она?..

– Не велела подавать ему сладкого.

– Значит, догадалась.

– Ну да… и показала, что догадалась.

– Ведь это карьера. А?

– Карьера. Ну, are you ready – Yes! Alle hopp![4]

Князь перепрыгнул через постель, и они пошли по коридору, напевая:

Mais enfin la petite
Tranquillement vous quitte[5]

Степан Александрович умывался, мрачно фыркая и отдуваясь. Такое начало ему, видимо, не понравилось.

Соврищев, наоборот, несколько ожил и, вытащив из чемодана башмаки и краги, энергично чистил их щёткой.

– Я знаю эту шансонетку, – заметил он, – её постоянно распевала Бобка Павловская…

Степан Александрович смотрел в окно на грязный плац, где солдаты продолжали избивать соломенное чучело.

Внезапно в коридоре послышались женские голоса и громкий стук в дверь.

– Нельзя, нельзя, – закричал Степан Александрович, – здесь нагие люди.

– Ну хорошо… Когда оденетесь, приходите наверх.

И голоса удалились.

Но Соврищев уже плясал в одном белье, от восторга обнимая Степана Александровича.

– Да ведь это же Нина Петровна и Лиля! – кричал он. – Неужели ты не узнал, идиот!

Оба почувствовали вдруг, как пропасть, отделявшая мировую войну от благотворительного бала, сузилась вдруг до пределов небольшой канавки. Лососинов раздражённо, а Соврищев радостно сказал: «Чёрт возьми!»

Одевшись и побрившись, они пошли наверх по широкой каменной лестнице.

В большой столовой у окна в плетёных креслах сидели две белоснежные сестры милосердия – Нина Петровна и Лиля. Перед ними стояли только что одевшиеся джентльмены и, постукивая папиросами о крышки портсигаров, громко смеялись.

– А, – закричала Нина Петровна, прерывая свой рассказ, – вот и они. Господа, прошу любить и жаловать. Наши московские друзья. Знакомьтесь. Это Лососинов, это Соврищев, это Грензен, а это князь Кувашев.

– Простите за не совсем любезную встречу, – сказал любезно Грензен, – но, вы знаете, мы и тут не гарантированы от хамья. (Лицо его вдруг стало меланхоличным.) На днях, например, приехал с пополнением грузин… или армянин… и с места в карьер такую штуку устроил… я при дамах не могу… перед завтраком очень неаппетитно…

– Не рассказывайте… я догадалась.

– Нина Петровна, вы не можете догадаться.

– А я вам говорю, что догадалась.

– Студенты тоже… ехали бы в земский союз… Один за столом вдруг гаркнул: «В Москве все переворота ждут!» А Мария Николаевна, вы знаете, близка с царской фамилией…

– Ну да она же его и срезала… и тонко…

– Да… да… Говорит: в Англии есть хороший обычай за столом не разговаривать… А?

– Но вас узнать нельзя в форме.

– А к вам так идут косынки.

– Поздно, поздно, надо было с этого начать…

Нина Петровна и Лиля закатились было, но вдруг умолкли. В комнату вошла очень красивая и очень почтенная дама в белой косынке и чёрном платье, украшенном на груди красным крестом.

Позади неё усатый кривоногий солдат с лоснящимися щёками нёс на блюдечке какие-то пилюли.

Грензен и Кувашев подошли к ручке.

Нина Петровна опять сказала, но очень почтительно:

– Это наши друзья: Лососинов и Соврищев.

Дама испытующе посмотрела на них и протянула руку.

– Очень рада, – сказала она и, обернувшись к солдату: – Кидай сюда!

Солдат присел на корточки и кинул в щель возле двери три пилюли.

– Ну как, помогает? – спросил Грензен почтительно, но игриво.

– Через три дня все подохнут, – отвечала спокойно дама и пошла к следующей щели возле окна.

– Et nous aussi? (И мы также?) – прошептал князь.

– Cessez!..(Перестаньте)

Дама и солдат прошли в соседнюю комнату. Соврищев вдруг почувствовал себя в своей тарелке. Он в припадке восторга слегка пожал Лиле руку между плечом и локтем.

А Степан Александрович снова угрюмо поглядел в окно.

На грязном плацу продолжалось избиение чучела. Внизу зазвонил колокольчик.

– А не вредно сейчас позавтракать, – заметил Грензен.

Соврищев войну представлял себе иначе.

С Грензеном и князем Соврищев тотчас же подружился.

Степан Александрович был охвачен каким-то непонятным раздражением, хмурился и старался не сосредоточивать своих мыслей на формах Нины Петровны, что плохо ему удавалось.

Весь день прошёл в болтовне о московских знакомых, и под конец Степан Александрович стал серьёзно сомневаться, что война на самом деле происходит.

Когда наступил вечер и все разошлись по своим комнатам, Соврищев сказал Степану Александровичу, кивая на Грензена и князя:

– Поедем с ними.

– Куда?

– К одной здешней жительнице.

Степан Александрович ничего не ответил, с раздражением разделся, лёг и отвернулся от своих трёх сожителей.

– Пойдёмте, в самом деле, Лососинов, какого черта? – сказал князь, надевая куртку из солдатского сукна.

– Вы, вероятно, устали с дороги? – вежливо заметил Грензен и возвёл очи к потолку. – Ах, я вас вполне понимаю. Мне стоит проехать в поезде один день, и я пропащий человек.

– Пойдём, балда! – прибавил Соврищев, обнаглевший за этот день до неузнаваемости.