Судьбе загадка

– Удивительно, – сказал Бороновский, – до чего явления природы иногда совпадают с мыслями. Смотрите, как все потемнело. Степь словно нахмурилась под наплывом неприятных воспоминаний. А я как раз хотел вам рассказать, до чего не повезло хозяину того хутора. Его во время гражданской войны ночью раздели, облили керосином и подожгли. Мы все видели, что огонек по степи бегает, но не донимали, в чем дело, потому что крики относило ветром в другую сторону.

Кошелев сочувственно покачал головою. Но странный рассказ как-то легко прошел сквозь его уши и улетел вместе с белым облачком.

– А женщины, – опять заговорил он, – у нас в Москве они словно сработаны по ватерпасу. А здесь, я нарочно обратил внимание, – какие груди, даже у интеллигентных.

Бороновский конфузливо улыбнулся.

– А вы, Степан Андреевич, – сказал он, – должно быть, крупный Дон-Жуан.

– Да ведь правда. Ну, возьмите хоть мою двоюродную сестрицу. Разве плоха?

Бороновский вдруг оживился, он не стал менее бледным, ибо румянец, повидимому, навсегда покинул его лицо, но глаза его блеснули восторженно.

– Вера Александровна божественно красива, – сказал он, – и блистает умом. Вы попробуйте поговорить с нею о литературе; вы будете поражены ее начитанностью.

– Не понимаю, как она до сих пор не выскочила замуж.

– Она чужда мирских интересов и к тому же крайне независима. В прежнее время за ней ухаживало много молодежи, но она никому не подарила своего внимания.

– Ну, теперь-то, я думаю, она бы подарила. Ведь ей скоро тридцать стукнет. С этим не шутят.

Бороновский встал.

– Я извиняюсь, – сказал он, – мне вредно быть на солнце.

– Ну, а я посижу еще немножко. Уж очень тут здорово.

– Да, – сказал Бороновский, – находясь здесь, лишний раз убеждаешься, как прекрасна жизнь. Вы обратили внимание, как всякий человек уверен, что он не умрет, а если умрет, то очень не скоро. Я раньше удивлялся, как это, например, восьмидесятилетние старики могут думать и говорить о чем-нибудь другом, кроме смерти… И еще меня всегда поражал факт погребения… Теперь у меня и в том и в другом есть, некоторый опыт…

– То есть как? Ведь вам же не восемьдесят лет, и погребены вы, вероятно, никогда не были…

– Совершенно верно, мне не восемьдесят лет… но доктора предсказывают мне смерть очень скоро.

Степан Андреевич смутился.

– Ну, доктора постоянно ошибаются, – сказал он, – один мой родственник тоже вот так был приговорен к смерти, а между тем жив до сих пор…

Кошелев с ловкостью благовоспитанного человека соврал про родственника и потому несколько сконфузился, увидав, как радостно вздрогнул и сделал к нему шаг Бороновский.

– И давно это ему предсказали?..

– Да лет… десять тому назад.

– И он в Давос не ездил?

– Да нет… само прошло.

– Вот и я думаю, что тут леченье не поможет, тут судьба. А еще мне кажется, что если очень хотеть жить, то можно и смерть преодолеть. Не знаю, как вы, а я большой сторонник личного бессмертия.

– Правильно, – воскликнул Кошелев. – К черту смерть!

Он закрыл глаза, закинул ногу за ногу, а руки заломил под голову.

Бороновский долго смотрел на него, словно любовался этим удивительным человеком в белом костюме, который так ловко перескочил через грозное восьмилетие, даже не замарав своих пикейных брюк.

– Не сожгите с непривычки кожу, – сказал он, медленно удаляясь, – впрочем, от ожогов помогает холодная сметана.

Кошелев лежал неподвижно и чувствовал, как пришивают его к земле горячие лучи солнца. Он в это время ни о чем не думал, вернее, думал о том, что ни о чем не думал и предавался пороку праздности, бездельем наслаждался.

Поодаль бухнула вода. Кто-то купался за кудрявым мысом. Степану Андреевичу тоже захотелось влезть в серебристую воду. Он снял три предмета, из которых состояла его одежда: рубашку, брюки и сандалии. Снял, не оборачиваясь по сторонам, со спокойствием и уверенностью, ибо очень любил и уважал свое тело. Это было хорошее мужское тело, в меру мохнатое и в меру мускулистое, от природы немножко смуглое, первобытною наготою хорошо сочетавшееся с бритым лицом и гладким пробором. Солнце, между тем, с добросовестностью банщика поливало зноем голую спину. Кошелев встал во весь рост и еще раз оглядел зеленые берега. И в этот самый миг громкий зов пронесся над рекою.

– Спасите! – кричал женский голос.

– Те, те, те, – взволнованно тараторило эхо.

– Тону!

– Ну, ну, ну!

Степан Андреевич умел плавать и любил плавать, но он никак не мог сообразить, откуда несется крик. На всякий случай он побежал по берегу вправо.

Тут на траве увидал он полотняное голубое платье, две желтые туфельки и белую, как снег, рубашку. Серые деми-шелк длинные чулки висели на сухой ветке куста.

С реки явственно доносился крик. Кошелев увидал что-то золотое, что исчезало и вновь появлялось на поверхности. В стороне по течению медленно и самодовольно уплывали, очевидно, оторвавшиеся ханки.

– Держитесь! – крикнул Кошелев и бросился в воду.