Судьбы человеческие

Леонардос, если вы не знаете, это нечто вроде знаменитого Сотбис или Кристис: это фирма, что занимается скупкой и продажей сокровищ всего мира; это люди, лисьим нюхом чувствующие произведение искусства, если это действительно произведение; а уж если это Рембрандт или Питер Блэйк, то Леонардос в точности знает, чего это стоит. Совершеннейшую подделку Леонардос моментально разоблачит и поставит на место. Но Леонардос, в отличие от Сотбис или Кристис, имеет и свои собственные выставочные залы, где выставляет, отчасти для самообогащения, отчасти для общественного блага, эти самые сокровища мира. Нельзя сказать, что подобные шоу устраиваются на средства Леонардос; само собой, это требует и достаточных государственных субсидий (некоторые при этом говорят, что субсидии чудовищно велики; некоторые, что, напротив, они непотребно мизерны, однако таково положение вещей). Если вы знаете Лондон, то вы должны знать и Леонардос: это уменьшенная копия Букингемского дворца, что на углу Гроусвенор-сквер и Эллитон-пэлэйс. В наши дни Леонардос имеет свои дочерние фирмы во многих странах; в шестидесятых лондонский Леонардос был в гордом и величественном одиночестве. Наш памятный вечер в Леонардос был посвящен одному из первых больших шоу — выставке полотен Иеронима Босха, собранных со всего света из государственных и частных коллекций. Проект стоил небывалое количество денег, и сэр Лэрри Пэтт, чьим молодым одаренным ассистентом считался Клиффорд Уэксфорд, волновался за успех этого предприятия.

Но волнения были совершенно напрасными: ведь то были шестидесятые. Новое, все что угодно новое — оно непременно имело успех!

Подавались коктейли с шампанским; на дамах были прически в стиле «порыв ветра», хотя кое-где еще виднелись несколько «бабетт»; шокирующе короткие юбки на женщинах — и рубашки с оборками на мужчинах; некоторые авангардисты из мужчин носили уже длинные волосы. Со стен на публику глядели корчащиеся тела: племя человеческое, увиденное пронзительным взглядом Босха. Люди, корчащиеся в пламени ада, люди, корчащиеся в копуляции — в принципе, все едино. А возле этих стен можно было заметить не одну знаменитость: репортеры делали заметки для колонки слухов и сплетен. Вечер удался на славу, могу сказать вам это наверняка: я сама была там с моим первым мужем. Посетители, входившие по билетам, платили немалую сумму — и не требовали билета.

В то время, когда Клиффорд увидел Хелен, он был уже одним из известных и почти знаменитых, не говоря уж о том, что талантливых людей. Ему исполнилось 35, и, вне сомнения, он уже вполне удостоился колонки слухов и сплетен. Клиффорд уже пресытился своим статусом бакалавра и теперь подыскивал жену. По крайней мере, он ощущал, что настало время ему самому давать обеды, вечера и привлекать влиятельных личностей. А именно для этого человеку и необходима жена. Да, ему нужна была жена.

Он подумывал об Энджи, наследнице южно-африканского миллионера, по сути, он уже ухаживал, хотя и довольно беспорядочно, за бедняжкой, сильно ее обнадежив. Однако — подумать только! — на этот вечер он явился под руку с Энджи, а ушел с него под руку с Хелен.

Когда она встретила Клиффорда, ей было 22. Надобно отметить, что даже сейчас, на пятом десятке жизни, Хелен все еще впечатляет своей внешностью — и может вызвать немалый переполох в сердцах и жизни мужчин. (Хотя надеюсь, что за эти годы она оценила выгоды воздержания).

— Кто она? — спросил Клиффорд у Энджи, взглянув на Хелен через переполненный зал. Бедняжка Энджи!

Хелен была тогда далека от идеала женщины шестидесятых — что требовало, если вы помните, кукольного личика с пылающими глазами Карменситы — но тем не менее потрясала фигурой, копной вьющихся рыжевато-каштановых волос, которые она почитала несчастьем своей жизни и которые в течение всей жизни портила обесцвечиванием, меллированием и прочими ухищрениями, пока на рынок и в моду не вошла хна и таким образом решила ее проблемы.

Глаза Хелен смотрели ярко и умно; в целом она производила впечатление «как-вы-смеете!»: была и мягкой, и нежной, и соблазнительной одновременно. Она была независима: не пыталась очаровать более того, чем могла очаровать; но, одновременно, никогда не в силах была казаться властной. Она не умела кричать на прислугу, не давала пощечин неумелым парикмахерам, однако — что я говорю? — в то время у нее едва ли была возможность иметь прислугу и личного парикмахера. Она была бедна — и жила, едва ухитряясь делать вид, что живет, не стесняясь в средствах.

— Вот эта? — переспросила Энджи. — Полагаю, никто. Ничего особенного. Я бы не обратила на нее внимания. Во всяком случае, кто бы она ни была, у нее нет вкуса.

На Хелен в то время было очень простое, очень прозрачное, очень хорошо отстиранное платьице цветом в нечто среднее между розовым и белым, вполне по моде, которая должна была прийти пятью годами спустя: нечто солнечное, летящее и неопределенное.

Ее полудетская грудь под тонкой тканью казалась обнаженной и беззащитной. Она была тонкой, как свечка, и длинношеей, как лебедь.