Судьбы человеческие

Эвелин кремировали. Джона на кремации не было. Он сказал: Хелен должна выбрать между Клиффордом — и тем, чтобы он присутствовал на похоронах. Она выбрала Клиффорда: по крайней мере, тот не принес ее матери никаких страданий. Напротив, стараниями Клиффорда был утеплен дом, починена крыша, и сделано многое другое по хозяйству.

Жители Эпплкора явились на кремацию в немалом числе: Эвелин любили, жалели и уважали за ее верность полоумному мужу. Помимо того, пришли посмотреть на Клиффорда: всех облетела весть, что он будет на похоронах. Клиффорд из Леонардос был известен широко: он вел теперь свою программу на Би-Би-Си, которая называлась «Поиски пути — через искусство», и, хотя немногие смотрели программу, но все знали о ней. (Не уверена, впрочем, что действительно люди пришли из любопытства, однако то, что до крематория было достаточно далеко — а людей набралось много, говорит само за себя).

Приехали поддержать Хелен Отто и Синтия. Они решили, что должны заменить ей теперь родителей, поскольку ее мать умерла, а отец, после того, что они услышали о его поведении — хуже чем умер.

Клиффорд был на удивление вежлив и всепрощающ:

— Как художник, — сказал он в защиту Джона, — он просто не видит различий между жизнью и смертью. Его работа вся посвящена то одному, то другому.

— Ты имел в виду, что он сошел с ума, — подсказал Отто.

— Наполовину, — уточнил Клиффорд.

— Бедняжка Хелен, — сказала Синтия. И добавила с той изумляющей всех интуицией, которая будто озаряла ее: — Я надеюсь, что теперь, когда ее мать умерла, вы лучше уживетесь друг с другом.

— Со мною не нужно уживаться, — сказал Клиффорд. — Я — самый уживчивый человек в мире… — но тут он рассмеялся. По крайней мере, сам он знал, что это неправда.

— Как Господь Бог, — заметила Синтия. Она была одета для похорон в, густо-черное, а на шляпе красовалась ярко-алая роза.

На Хелен было то самое старое пальто, в котором она пришла на вечер первой встречи с Клиффордом. Она так и не выбросила его. Хелен не знала, отчего; еще менее она знала, отчего надела его на похороны матери. Эвелин оно не слишком нравилось. Но пальто казалось Хелен символом неповиновения — и любви одновременно; она рассматривала его как залог материнского благословения.

Во всяком случае, теперь Хелен была уверена, что Отто и Синтия простили ее, если было что прощать. Сейчас ей ясно виделось, какой злодейкой она могла казаться в те тяжкие дни развода и отчуждения Нелл у отца.

Во всяком случае, сами Синтия и Отто, что бы там ни чувствовали к Хелен, после авиакатастрофы были настолько потрясены неприглядной ролью Клиффорда в этом, настолько шокированы гибелью Нелл, и настолько оскорблены решимостью сына преследовать Хелен своими обвинениями еще долго после того, как в этом отпала необходимость, что давно уже почувствовали жалость и симпатию к ней.

Джон Лэлли был теперь в их глазах чудовищем, а если вы простите мне редкое выражение, читатель, то даже дерьмом. И, надо сказать, я сама еле сдерживаюсь от соблазна назвать его этим самым последним словом.

Ну что ж: Хелен любит Клиффорда. Я очень стараюсь любить его тоже. А он любит Хелен: и что уже много лучше.

Они оба — родители Нелл. Если мы любим Нелл, то мы должны приложить все усилия, чтобы полюбить ее родителей. Примерно такая формула: для того, чтобы понять и полюбить себя, нужно понять и полюбить своих родителей. Если мы станем ненавидеть одного — или обоих, мы так или иначе будем ненавидеть свою половину или всего себя. А это ни к чему хорошему не приведет.

На Дальней ферме

Видение же Эвелин о малышке Нелл было более или менее правдоподобно. Нелл проводила свои солнечные дни на зеленых полях. Это была ферма, но ее хозяева, Клайв и Полли, были отнюдь не фермерами, а уголовниками, иммигрантами из лондонского Ист-Энда. Это место было для них ценно его скрытостью от глаз и возможностью убежища от преследований полиции, а отнюдь не скотом, молоком и сметаной.

Чистотой ферма не блистала; традиции же Полли в готовке состояли в тушеных бобах, подгоревших тостах или, еще лучше, в обилии копченого лосося и шампанского. Во всяком случае, приготовлением пищи Полли себя не обременяла. В то же время Полли в душе была деревенской женщиной и хозяйкой. Она выращивала на плетне, огораживающем свинарник, а на самом деле склад ворованных товаров, прелестные вьющиеся растения; но земля ее, в немалом количестве восьми гектаров, либо стояла под парами, либо сдавалась под выпас. Немного позже в означенном свинарнике устроили производство наркотиков. Когда же у Полли заводились большие деньги, то она предпринимала путешествие в местную оранжерею, чтобы купить и посадить в саду растения уже в полном цвету.

Так что можно сказать, что в качестве воровской «малины» это место стало во всех смыслах более цветущим, чем в дни своего фермерства.

Но, читатель, я забегаю вперед.