Судьбы и фурии

В МИРЕ НЕТ ТАКИХ ВЕЩЕЙ, которые бы не мог исправить маленький щенок. Пусть даже и ненадолго. Целую неделю Лотто снова чувствовал себя счастливым. Он испытывал огромное удовольствие, наблюдая за тем, как собака ест, вываливая все содержимое миски и съедая у его ног. Или за тем, с каким невероятным усилием она каждый раз испражняется, смешно расставив задние лапы и задрав хвост на манер флага. И с каким глубоко философским видом оглядывается на него каждый раз, когда ей это удается. Или как она тихонько сидит рядом с ним, когда Лотто дремлет на расстеленном на траве пледе, и жует отвороты его брюк. Ему нравилось ощущать нечто мягкое и нежное под своей ладонью, стоило только крикнуть: «Бог!» Звучало это как самое первое в его жизни ругательство, но на деле это было самое подходящее слово. И каждый раз он вознаграждался легким покалыванием крошечных зубов на подушечке его большого пальца. Лотто веселил даже недовольный лай щенка, вызванный тем, что он опять запутался в поводке или оказался заперт на ночь в своей корзине. Собак невозможно разлюбить. Это та самая страсть, которую не раздавить никаким бытом. Да, Бог не могла соединить его новую отшельническую жизнь, начавшуюся после перелома, и ту, городскую, к которой он так тянулся: все эти интервью, званые ужины и моменты, когда незнакомые люди узнают тебя в метро. Также она не могла заставить его кости срастись быстрее. Даже ее крошечный язычок не смог бы зализать все его раны. Бессловесные собаки всегда были и будут лишь отражением собственных хозяев. Не их вина, что хозяева достаются бракованные.

Через неделю Лотто почувствовал, что снова проваливается в пропасть.

Время от времени ему в голову приходили странные фантазии: как, например, он готовит суфле из крысиного яда, который Матильда прятала в садовом сарайчике, или как он выхватывает у нее из рук руль во время их поездки в бакалею, а затем их машина слетает с обрыва и скрывается в кленовой роще. Конечно, это было не всерьез, но эти мысли возникали у него все чаще и чаще, до тех пор пока Лотто не переполнялся мрачными идеями доверху и не шел ко дну.

В ДЕНЬ СВОЕГО СОРОКАЛЕТИЯ Лотто проснулся от того, что Бог спрыгнула с его груди, где спала, свернувшись калачиком. Лотто с удовольствием проспал бы весь этот день, но вместо этого похромал по лестнице вниз на кухню. Матильда уже была там – она проснулась до рассвета и изо всех сил старалась не шуметь. Задняя дверь открылась, затем закрылась. Вскоре она вошла в комнату и достала из шкафа его лучший летний костюм.

– Марш в душ! – приказала она. – И надень это. Без возражений. Тебя ждет сюрприз.

Лотто послушался, но в костюме ему стало нехорошо – в талии он был таким тесным, словно его стиснуло обручем. Матильда упаковала его в машину, и они выехали на природу, в свежее росистое утро, подсвеченное солнцем. Матильда приготовила для них завтрак – вареные яйца, кекс с превосходным козьим сыром и помидоры с базиликом из их сада.

– А где Бог? – спросил Лотто.

– Вокруг нас. – Матильда сделала неопределенный жест рукой.

– Ха-ха.

– Твой щенок у соседской девочки, и к нам вернется выкупанный, затисканный и с двумя маленькими розовыми бантиками на ушах. Расслабься.

Лотто успокоился и постарался погрузиться в красоту окружающего пейзажа.

Эта загородная местность, кровоточащая людьми, как нельзя более кстати подходила его настроению. Он задремал и проснулся, только когда машина остановилась на берегу тихого утреннего озера. Вдали виднелось нечто, напоминающее небольшой деревянный домик.

Матильда перенесла корзину с едой поближе к воде, под тень плакучей ивы, такой старой, что она уже и плакать не могла – лишь невозмутимо влачила свою печаль.

Там они наслаждались пряными яйцами, шампанским, овощными рулетами и фокачча Матильдиного приготовления, а также сыром манченго и чудесными спелыми вишнями из их собственного сада. А на десерт – два шоколадных кекса с кремом, на одном из которых Матильда зажгла свечку.

Лотто задул ее, загадав, чтобы случилось нечто невероятное. Лучшее и достойное его.

Рядом с домом раздался звон коровьего колокольчика. Матильда неторопливо все собрала, и они ушли. Лотто опирался на нее, как на костыль, когда они пересекали луг, полный мышей, над которым и возвышался театр. Внутри было холодно, и их со всех сторон окружали старички.

– Берегись, – прошептала ему Матильда. – Старость заразительна. Старайся не дышать очень глубоко.

Лотто рассмеялся, кажется, впервые за эти недели.

Зазвучали долго и нежно струны. Лотто подумал, что мог бы слушать такую музыку часами и покинуть это место, наполнившись ею до краев. Занавес раздвинулся, шепот в зале стих, вышла дирижер и вскинула руки. Затем опустила, и из глубин тишины, точно вода, поднялось нечто. Это была не музыка, нет. Это был Звук. Суровый, странный и дикий, высвобождающийся из путаницы какофонии и вырастающий в необычную мелодию. Лотто наклонился вперед и закрыл глаза, чувствуя, как плесень, которой он оброс за эти недели, начинает потихоньку отпадать от него под действием этого звука.