Судьбы, как есть

— И не успеваем. День сегодня, день завтра. Планы, рекогносцировки — понятно все это, и не хрена не понятно, что в генштабе за командование сидит, наверно, половина афганцев, с боевым опытом, а «духи» что хотят, то и творят. Генерал, над нами потом потомки будут смеяться.

— Остынь, Виктор. Показания пленного — это еще не вердикт. Успокойся, смотри какие у нас помощники, — Цветков дружески похлопал Кудрина по плечу.

— Найдем Егора! Вот увидишь, найдем! А тебе, дружище спасибо, что ты живой. Я вчера ночью как узнал о твоих подвигах, да еще пленный душман рассказал, как ты двоих в домике замочил и его повязал, у меня чуть сердце не остановилось. Не знаю, как просочилось, но после рассказов пленных мне доложили о каком-то Самурае, который якобы в одиночку около десятка завалил. Как сказали Самурай, то я сразу понял, чьих рук дело, а дальше узнал, у кого ты базировался. В два часа ночи дозвонился по ЗАС дежурному, и он мне под особым секретом отыскал на проводе капитана Уварова. Капитан рассказал правду и очень тобой восхищался, а где тебя найти — тоже не отказал мне в любезности и дал наколочку на полковника Кудрина, с которым мы встретились и до рассвета мозговали у меня в номере. На Уварова не обижайся, он не сразу открылся. Однако ты, видать, ему раньше обо мне говорил. Поэтому и открылся.

— Да, говорил. Я теперь понял. Товарищ генерал, Володя, дружище, ну разреши мне здесь в Моздоке остаться.

— Нет, Виктор! Это приказ. Как хочешь, понимай, но так надо, Виктор.

Зеленин молчал, опустив голову, а потом встал по-военному и спросил:

— Когда мне улетать, товарищ генерал?

— Через час «Ил-76» идет на Москву. Проводит тебя Егор Олегович. На Чкаловском аэродроме встретит мой водитель, ты с ним, кажется, знаком.

Они крепко обнялись, и Цветков ушел.

На Чкаловском аэродроме Виктора встретил помощник генерала майор Гарин, такой же статный, но чистый брюнет с аккуратными усиками, которые ему очень шли, по возрасту ему можно было дать лет тридцать пять-тридцать восемь, и походил он, даже сильно, на артиста Яковлева, красавец — «гусар»! Майор улыбнулся, приветствуя Зеленина, и на правой щеке, к основному портрету, показал еще и ямочку. Гарин с таким уважением отнесся к Виктору, будто тот приехал в Генштаб с проверкой от Министра обороны. Но за всей этой обходительностью Зеленин почувствовал полную уверенность в своих делах и поступках. Интеллигентность и военную выправку, полную преданность своему начальнику.

Нет, он уж не такой молодой офицер, да и Цветков небоевого офицера вряд ли возьмет. Правда, как-то Владимир жаловался на своего зама, фамилия у него еще редкая, запоминающаяся — Тяжнин. Его-то он себе в замы не выбирал, назначили, приходилось терпеть и срабатываться, тем более начальник управления его сильно расхваливал. И там он был, и там воевал, а на поверку вышло, что больше десяти дней нигде не задерживался. Прилетит, шороху наведет, задач понаставит, компромата наберет и всегда найдет быстро крайнего. Доклады в управлении четкие, короткие, но, сколько Цветкову ни приходилось их выслушивать, заканчивались они предложением о снятии с должностей, чуть ли не всего руководства.

Майор Гарин Зеленину очень понравился. В машине за разговорами Зеленин вдруг спросил у Гарина:

— Дети у Вас, товарищ майор, есть?

— Есть сын, шестнадцать лет. Жена у меня красавица! Виктор Степанович, вот о девочке мечтаю, да чтобы обязательно на жену мою Жанну была похожа.

В восемнадцать часов они расстались на перроне Курского вокзала.

Вокзал остался позади. Электричка катила на Владимир. Зеленин снова смотрел в окно и вспоминал прошедшую неделю, и не верил тому, что увидел за какие-то шесть дней, все как в тумане. Крик, страшный крик умирающего бойца от ожогов в соседнем бронетранспортере. Стрельба, стрельба и постоянная боль в ноге, голоса душманов и этот силуэт человека с трубой, и отчаянный бросок в домике — все это всплывало в хаотическом порядке. Он понял только теперь, что побывал на войне, ему жалко было погибших ребят, он хоть как-то, но отомстил за них. Он убил несколько человек, их не жалко, но он давно отвык от этого, и на душе было очень неуютно. Всегда так бывало, после смертей душа не на месте, а особенно когда теряешь товарищей. В самолете из Моздока Зеленин все два часа проспал. Свалило его напрочь. Они перед отъездом с Кудриным из его фляжки трижды приложились к коньячку. В поезде он бодрствовал, прижавшись к стенке вагона, и все вспоминал, и вспоминал, особенно людей, с которыми ему довелось встречаться, и Чечню, на которой впервые побывал.