Судьбы крутые повороты

День стоял жаркий, солнечный. Наша, уже к середине лета изрядно обмелевшая Пичавка, о которой дедушка как-то однажды насмешливо, но образно выразился — «галке по сикалке, воробью по колено», наполнилась криками и возгласами плюхающихся в ней ребятишек. Мы, четыре брата — не разлей вода (Сережка, Мишка, я и Толик) тоже кувыркались и ныряли в мутном омутке. Все шло как по заведенному сотню лет назад обычаю детства российских ребятишек. А там, где купание, там почти обязательно «салки». До сих пор не могу уразуметь: с какой стати, за какие прегрешения нужно «салить» последнего вылезшего из воды мальчишку, забрасывая его, голого, водорослями, песком и речной грязью, пока он доберется до своих штанов и рубашки. Я, по характеру обидчивый, очень боялся стать предметом насмешливых улюлюканий, а потому всегда опасался последним вылезать из воды. Плаваю, ныряю, брызгаюсь, как все, но ухо держу востро. Стоило только двум, трем мальчишкам выскочить из воды — как я тут же держусь поближе к берегу. Как мне кажется теперь, этой же чертой характера были наделены от природы и мои братья. Но тот случай я никогда не забуду. Когда мы, все четверо, вылезли на берег, в речушке еще барахтались четверо. Я, прыгая на одной ноге, выливал набравшуюся в ухо воду, кося глаза на свою одежонку. И вдруг Степка Жалнин, старший из нас, хрипло скомандовал:

— Салить кулаков!..

Одеться мы еще не успели. И тут началось… Нас окружили плотным кольцом растелешенные ровесники, с кем дружили с дней первых вылазок на огороды, стрельбы из рогаток по воробьиным гнездам в соломенных крышах кирпичного завода, с кем вместе ходили за орехами и грибами в Громушкинский лес. Нас было четверо, а их десятка полтора, а может быть, и больше. За что на нас накинулись?.. И почему каждый норовил попасть шматком грязи в Мишку. Я видел бледное лицо отбивающегося брата.

Среди своих ровесников на нашей улице по смелости и отваге ему не было равных. Во время весеннего ледохода только он осмеливался первым переходить разлившуюся Пичавку, прыгая с одной льдины на другую. Только он мог забраться на самую вершину вековой ветлы и заглянуть в грачиное гнездо, чтобы узнать, сколько лежит в нем яиц. Гнезд он не трогал, в отличие от других ребятишек, которые особым шиком и ухарством считали их разорение. Добрым, с нежным и чувствительным сердцем рос он, но там, где требовалась смелость, в душе его мгновенно вспыхивали искры отваги и удали. Эту черту характера и заряд души он унаследовал от отца. Никогда не забуду, как по дороге в лес за ягодами, проходя мимо кладбища, на котором был похоронен наш двухлетний братишка, сгоревший в скарлатине (по-деревенски «глотошной»), Мишка, стыдясь своих слез, отставал от всех и плакал чуть ли не навзрыд. Мы, братья, и бабушка, которая при этом всегда крестилась, бросая взгляд на кладбищенские кресты, делали вид, что не замечаем Мишу, которому судьба уготовила в дальнейшем нелегкий жребий.

Первым в стайке «сальщиков» наступал на нас Степка. Рыжеволосый, с конопатым лицом, на котором под бесцветными бровями сверкали злые маленькие глаза, он уже плевал на все запреты старших. Почти открыто курил, отсыпая табак из кисета у деда, лазил по чужим садам и огородам, по делу и не по делу матерился, с наслаждением мучил пойманных кошек и щенят, разорял воробьиные гнезда, когда птенцы еще не оперились. С каким-то садизмом, напоказ перед ребятишками зажимал тоненькую шейку голыша между средним и указательным пальцами и, подняв перед собой руку, резким рывком опускал ее вниз. И победно улыбался, когда голова птенца оставалась в его кулаке, а тельце воробьишки глухо ударялось о землю.

Я только раз видел эту мерзкую картину казни крохотной птахи, которая еще не успела ни разу взлететь, но на всю жизнь возненавидел Степку.

Не знаю, сколько еще преследовали бы нас обидчики, если бы не вышедший из-за гумна дедушка. В руках он держал длинные дубовые вилы, высоко подняв их над головой. С руганью кинулся он нам на выручку. И не успокоился даже тогда, когда преследователи испуганно бросились к речке и, хватая по пути рубашки, побежали к Ершовскому саду. В селе дед слыл сердитым стариком, и мальчишки его боялись. А когда дедушка повел нас к воде смыть грязь, даже тех мальчишек, кто нас не «салил», сдуло как ветром.

С той ночи, когда отец тайком ушел на Вернадовку, чтобы податься на шахты Донбасса, о чем знали только мама и бабушка, от него не было никаких вестей. Очевидно, писать он боялся: ходили слухи, что беглецов ловили и отправляли на Соловки.