Судьбы крутые повороты

Голова кружилась, поднялся я с трудом и, цепляясь за рукав пиджака шофера, дошел до машины, от которой на меня вновь пахнуло запахом гниющей ворвани. На машину меня подсаживали шофер и девка, на лице которой застыла маска брезгливости.

Собрав покучнее траву и прикрыв ею оскал лошадиного черепа, в котором затаилась печать скорби и боли, я лег вниз лицом и закрыл глаза. Рой мелких мух, облепивших собачью голову и конскую ногу, лезли мне в ноздри, лепились к губам, к потной шее. Полегче стало, когда машина выехала на пологий холмик и встречный ветер облегчил мои страдания. До железнодорожного переезда, что был на окраине села, я ни разу не открыл глаза и не поднял головы. Наконец я услышал гудок подходящего к станции поезда.

Весь июль месяц отец работал со своей бригадой в «Заготзерно». Там они строили два деревянных амбара. Как забилось мое сердце, когда я, подняв голову, увидел на лесах моего отца. Судя по тому, что он и его товарищи по артели, сидя на срубе, дымили цигарками, я понял, что в работе был перекур. Судорожно прополз по костям и тряпкам к кабине и что есть силы застучал по ней кулаками.

— Что?! — гаркнул из-за распахнутой двери кабины шофер, притормозивший машину.

— Остановись! — ослабевшим голосом воскликнул я. — Вон мой папаня.

Отец меня увидел еще до того, как я успел ему крикнуть. Он легко спрыгнул со сруба и кинулся ко мне. Вряд ли когда-нибудь раньше я видел на лице его такой испуг и тревогу.

— Что с тобой, Ваня? Заболел?..

Когда он снимал меня с машины, по щекам моим текли слезы.

Шофер сказал, что меня нужно везти в больницу.

Отец метнул на него такой взгляд, от которого тот поежился, словно ожидая, что в следующую секунду получит такую оплеуху, от которой не устоит на ногах.

— Что же ты, стервец, свою сисястую гусыню посадил в кабину, а больного ребенка бросил на гниющие кости и вонючие тряпки!

— Ну так, мне-то что было делать? — виновато оправдывался шофер.

Отец снял с машины мой чемоданчик и, обжигая шофера взглядом, резко ответил:

— Вали отсюда, чтобы мои глаза тебя не видели! Мы еще встретимся с тобой на узенькой дорожке. Вези куда надо свою гусыню!

В больницу меня отвел отец, благо до нее оставалось недалеко. Дежурный врач поставил градусник. Пока отец ходил за топором, с которым, насколько я помню себя, он был неразлучен, я сидел на крашеной лавке приемного покоя, в который через открытую дверь доносился крик младенца из родильного отделения.

Отец вернулся в ту минуту, когда дежурный врач, вытащив у меня из подмышки термометр, близоруко щурясь, рассматривал его показания.

— Ну как, доктор, высокая?

— Да, порядочная. Тридцать восемь. Необходим постельный режим. Но на сегодня у нас в детской палате нет мест. Дам вам таблетки, привозите больного завтра. Желательно с направлением из поликлиники. У мальчика по всем признакам малярия.

Я взял таблетку и запил ее водой из стеклянного графина. Отец поблагодарил врача, и мы вышли на улицу. На наше счастье со стороны станции на исполкомовском лихаче, впряженном в пролетку, катил Никита Соколов, возница председателя. Когда мы еще жили в поселке Крещенка, Сережа учился в пятом классе в Убинске и как постоялец проживал у Никиты. Отец не раз привозил ему то мешок мороженых карасей, то пуда два полуметровых щук, то ведра два клюквы, которая на Крещенских моховых болотах расстилалась красным ковром.

Мне показалось, что Никита обрадовался встрече с отцом. Он круто осадил гнедого, соскочил с пролетки и замотал вожжи за передок. Долго они жали друг другу руки, горевали, что уж вот год, как не встречались и не отводили душу за разговорами о житье-бытье. Судя по выражению лица отца, я понял, что он совестится попросить Никиту довезти нас до дома. Но Никита, взглянув на меня, сам понял, что я нездоров.

— Это кто, третьяк? Ванец? — спросил он и прикоснулся своей шершавой ладонью к моему лбу. — Куда вас, домой? Я с ветерком.

— Да как-то неудобно, — глухо ответил отец, — вроде бы не по Сеньке шапка ехать на таком рысаке.

Заметив замешательство отца, Никита скомандовал:

— А ну, живо! — он метнул взгляд в пролетку, и я, не дожидаясь отца, вскочил в нее.

Когда отец понял, что Никита хочет провезти нас не по Пролетарской улице, а через центр, мимо окон райисполкома, он опять забеспокоился.

— Да ты что, Никита? А если увидит сам?

Соколов хлестнул ременными вожжами по крупу гнедого, пустив его в полную рысь.

— А что он мне сделает? Что, я везу спекулянта какого-нибудь, пьянчугу или утильщика? Я везу стахановца Сибири, о котором в газетах пишут, и его сына, отличника учебы. Мой Ванька, а он с твоим Ванюшкой учится в одном классе, рассказывал мне, что по учебе сыну твоему нет равных.

Слова Никиты пролили бальзам по моему сердцу. Ведь о моих успехах ему рассказывал не кто-нибудь, а Ванька Соколов, самый сильный парнишка в нашем классе. Он клал на обе лопатки даже тех, кто старше его годами и повыше ростом. Правда, по учебе он был середнячок, но это нисколько не принижало его авторитет среди ровесников.