Пытаясь поведать орлигианину о Земле, о друзьях и самом себе, Мак-Юэн превозмогал боль, жажду и мягкую обволакивающую мглу. Он как бы выступал перед судом, и от этого суда зависит справедливое решение, которое положит конец войне. Однако Мак-Юэну, мысленно взывающему к судьям, было не до красноречия, да и не мог он скрыть теневые стороны некоторых явлений: ведь при телепатическом общении не солжешь. Несколько раз он впадал в забытье и в бреду вновь переживал последний бой, гибель Хоки и Ревиоры, все вплоть до аварии, взрыва и встречи с астронавтом-орлигианином. И ничем нельзя было отгородиться от этого страшного, навязчивого видения, и все-таки в нем брезжил проблеск надежды.
Узнав, сколько звездолетов сбил Мак-Юэн, орлигианин ужаснулся, и в то же время он невольно сочувствовал невозместимой потере — гибели Хокасури и Ревиоры. Мелькнула и еще одна причудливая мысль (Мак-Юэн толком не уловил ее, потому что снова погружался в забытье) — насчет Сверхоружия, мысль, как-то связанная со странной убежденностью орлигианина, будто ни одно разумное существо не станет нападать, зная, что почти наверняка погибнет. Такая отвага безрассудна.
Но больше всего поразило инопланетянина другое: то, что поступки давным-давно погибшего капитана Нюберга были продиктованы
Тут в мозгу орлигианского астронавта завязалась упорная борьба, до того отчаянная, что он даже перестал воспринимать мысли Мак-Юэна, хоть у землянина и наступил один из редких теперь периодов просветления. Поднявшись на ноги, инопланетянин принялся мерить шагами свободный участок исковерканной кабины. Нравственные муки явно обострились до предела. В конце концов инопланетянин остановился, присел на корточки и потянулся к Мак-Юэну. Каждый дюйм разделявшего их расстояния давался ему с неимоверным трудом.
Волосатая короткопалая рука нащупала кисть Мак-Юэна, коснулась ладони, даже на секунду-другую сжала и тотчас поспешно отдернулась.
В течение нескольких секунд Мак-Юэну не удавалось подыскать ответ — в горле застрял ком, и было это, если поразмыслить, глупо.
После все расплылось в тумане. Они много беседовали по коммуникатору, главным образом о войне, да так щедро сыпали секретами тактики и техники, что офицерам безопасности впору было бы рвать на себе волосы. И вдруг в кабине появились еще три орлигианина, которые проницательно поглядели на него и, не выказывая особого отвращения, прощупали кое-какие участки тела. С тех пор как началась война, медики явно притерпелись ко всяким кошмарам. Орлигиане отошли, и тотчас же значительная часть переборки исчезла, открыв взгляду синее небо, изящные очертания спасательного звездолета да бесплодный клочок пустыни. В образовавшемся проеме спешно монтировали какую-то загадочную электронную аппаратуру; от нее внутрь искореженного корабля орлигиан тянулся кабель. Мак-Юэн не сумел никого расспросить, поскольку кабель питания отсоединили от телекоммуникатора и подключили к новой аппаратуре.
Орлигианские медики с грехом пополам привели в порядок Грульява-Ки, но голова его по-прежнему была в ужасном состоянии, а между тем он наотрез отказывался расстаться с Мак-Юэном и перейти на спасательный корабль для стационарного лечения. Видимо, орлигианин считал себя в долгу перед Мак-Юэном: ведь когда беспомощный орлигианин был распростерт на палубе, Мак-Юэн хотя и сжимал в руке пистолет, но воздержался, не стал убивать врага. Сведения о том мгновении орлигианин, надо полагать, почерпнул непосредственно из мозга землянина, покуда Мак-Юэн бредил. Грульяв-Ки решил не расставаться с землянином до тех пор, пока не…
В этот-то миг телекоммуникатор отсоединили.
Прибывали орлигиане все более и более высоких рангов и подолгу беседовали с Грульявом-Ки. Одни вскоре поспешно прощались, другие задерживались и, прячась за неведомой электронной аппаратурой, украдкой поглядывали на Мак-Юэна — очевидно, у них еще не закончился спор с орлигианским пилотом, который наотрез отказывался отойти от Мак-Юэна дальше чем на несколько футов.