Судьбы передвижников

Осенью 1880 года поиски типажей для «Запорожцев» привели Илью Репина на Украину. Двое суток он гостил на хуторе Ге и нашёл его постаревшим, заметно изменившимся внешне. «Видно было, что он хандрит и скучает; большею частью он мрачно молчал, – вспоминал позднее Илья Ефимович. – К интимным разговорам он и прежде не чувствовал никакой охоты. Ему всегда нужна была трибуна. А теперь с его языка срывались только короткие фразы с едкими сарказмами. О Петербурге он говорил со злостью и отвращением, передвижную выставку презирал, Крамского ненавидел и едко смеялся над ним…» Не укрылось от взора Репина и то опечалившее его обстоятельство, что Ге стал ещё более пренебрегать классическими принципами работы живописца. Нарочитое усердие он теперь считает ненужным и вредным, обслуживающим ничего не значащую форму. Ге с гордостью знакомил Репина с впечатляющими результатами своих крестьянских трудов, и гостю показалось, что Анна Петровна чувствовала себя на природе, вдали от столицы, вполне комфортно, и только «беспокойное состояние мужа нарушало гармонию её жизни». Когда Ге продемонстрировал Илье Ефимовичу превосходный портрет сына Петра, исполненный рукой старшего отпрыска художника, Репин в недоумении спросил, собирается ли Николай Ге-младший серьёзно осваивать мастерство живописи под руководством отца? Помолчав, Николай Николаевич иронично задал гостю встречный вопрос: «Разве искусству можно учить?!» И, опережая ещё большее удивление Репина, уверенно заявил: «…я его никогда не учил, я и не способен учить, – этот мальчик рисует уже лучше меня. Зачем же тут Академия, к чему эти школы? К чему учиться специально?..»

Репину вторит навестивший Ге в Ивановском Мясоедов. Григорий Григорьевич тоже заметил, что в натуре доброго друга проросли «ворчливость и нетерпимость моралиста», чем художник немало изводил домочадцев. Близость к земле, нуждам простого народа изменила характер и нравственные ориентиры Николая Николаевича быстрее, чем можно было предположить, и его сформированные трудовой жизнью принципы совершенно совпали со взглядами Льва Толстого. Фраза «Наша нелюбовь к низшим – причина их плохого состояния», прочитанная художником в одной из статей Толстого, внедрилась в сознание Ге формулой жизни, не требующей доказательств. Живописец счёл своим долгом лично сообщить писателю, что он признаёт в нём своего идейного руководителя. Николай Николаевич очень сблизился с Толстым, став чуть ли не членом его семьи, и многим стало казаться, что художник впал в интеллектуальную зависимость от писателя. Приняв всей душой призыв Толстого довольствоваться малым и быть ближе к простому люду, Николай Николаевич в крестьянской одежде с посохом в руке и котомкой за спиной мог на дорогах Малороссии проповедовать нравственный образ жизни. В таком обличье никто не признавал в нём известного художника, иногда его принимали за юродивого.

В следующий свой визит на хутор Ивановский, Мясоедов нашёл Николая Ге уже абсолютным толстовцем. Художник стал вегетарианцем, бросил курить, отдал часть принадлежавшей ему земли крестьянам и безвозмездно клал в их избах печи. Увидев Ге после выполнения такой работы с глиной в волосах, с исцарапанной лысиной и с деревянным блюдом в руках с вишнями и ковригой хлеба, Мясоедов спросил в недоумении: «Разве у вас мало хлеба?» Николай Николаевич ответил приятелю с наставительной неторопливостью мудреца: «Душечка, никогда не нужно отказываться от выражения благодарности, ибо дело святое помогать друг другу!»

Ответный визит в мясоедовские Павленки Ге нанёс в своём неизменном виде странника. Без смущения затевая разговор с незнакомыми людьми, больше напоминавший монолог проповедника, Николай Николаевич доставал из кармана Евангелие и в подтверждение своих слов зачитывал что-нибудь из Святого Писания, то и дело восклицая: «Как это верно и как глубоко! Вот, батюшка, где истина, а не то, что Спенсеры да Конты и им подобная мелочь!» Вообще, в стремлении Ге сблизиться с человеком при первой же встрече многим мерещился какой-то тайный умысел, а между тем Николай Николаевич был движим исключительно любовью к ближнему. Дочь Толстого, Татьяна Львовна, вспоминала, что, если к работающему Ге приходил в это время «…кто-нибудь за советом или с просьбой, он тотчас же бросал работу и отдавал всё свое внимание посетителю, как бы скучен и неинтересен он ни был». «Человек дороже холста» – такова была формула отношения художника к людям.

Ге мало интересовали деньги, а когда у него покупали картину, он больше радовался этому обстоятельству как факту признания своих трудов. О новом жертвенном этапе жизни Николая Николаевича Репин сказал: «Ге бросил всё и стал нищим, стал рабом добродетели…»