Эта яркая, но трудная личность не могла приспособиться к нашим советским условиям. Единственным желанием Бёрджесса было вернуться в Англию, и он не переставал донимать руководство КГБ просьбами отпустить его домой. Гай клялся, что не произнесет ни одного слова, которое можно было бы истолковать как предательство. Мои начальники отказывались этому верить. Физически и морально надломленный, он сломался бы на первом же допросе. Бёрджесс сгорел в Москве как факел, все больше и больше предаваясь алкоголю.
Иногда я забегал проведать его утром, провести час-другой в беседе о последних новостях или поспорить на литературную тему. Бёрджесс очень много читал, его знания английской литературы были энциклопедическими, он с жадностью набрасывался на английские газеты, которые приносил ему телохранитель. Бёрджесс анализировал все, что читал, и высказывал свои неизменно взвешенные, непредвзятые суждения о событиях в мире и о политике великих держав.
Когда я к нему приезжал, то первое, что с грустью замечал — наполовину выпитая бутылка сухого грузинского вина на кухонном столе. Я сказал ему однажды, что по неписанным законам Англии пить до полудня не полагается. А он только рассмеялся:
— Я не в Англии, дорогой товарищ.
Многие считали, что с Бёрджессом совершенно невозможно иметь дело, но у меня не было с Гаем особых проблем, хотя со временем находиться рядом с ним становилось все трудней и трудней. Приставленные к нему люди жестоко страдали оттого, что его поведение часто оказывалось непредсказуемым: то он был агрессивен, то провоцировал их. Я помню, как один контрразведчик, отдыхавший с Бёрджессом в нашем ведомственном санатории на юге, рассказывал мне, как вызывающе он себя вел. Например, ему доставляло удовольствие протащить надувной матрац по пляжу, осыпая загорающих песком. Гая, конечно, все ругали на чем свет стоит, но он не обращал на это никакого внимания. Как-то раз во время приема в китайском посольстве в Москве он помочился в камин к ужасу присутствовавшего там Маклина. Не знаю, был ли такой анекдотический случай на самом деле, но уверен, что Гай вполне способен на это.
В начале 60-х годов начальству пришло в голову изобразить Гая Бёрджесса цветущим, уверенным и очень благодушно настроенным человеком. Его сфотографировали беспечно шагающим в новом костюме по одному из московских мостов. Мне кажется, все это было специально подстроено, потому что Бёрджесс, каким я знал его в последние годы жизни, находился всегда в меланхолическом расположении духа, несмотря на частые визиты матери, приезжавшей к нему погостить.
В 1962 году Бёрджесс полуофициально сообщил, что хочет вернуться в Англию. Пресса каким-то образом узнала об этом и чрезмерно раздула его слова. В английских газетах появились статьи под кричащими заголовками: «Бёрджесс и Маклин собираются прилететь в Лондон».
Английская контрразведка впала в панику. Англичане отлично понимали, что у них нет достаточных доказательств для суда и приговора над «изменниками». Тем не менее Скотланд Ярд попросил начальника полиции Лондона, сэра Роберта Бландела, выдать ордер на арест Бёрджесса и Маклина, как только они ступят ногой на британскую землю. Английские власти настолько серьезно восприняли газетные сообщения, что привлекли к делу старшего полицейского инспектора Джорджа Смита, знаменитого сыщика, который за год до этого раскрыл группу Крогеров-Лождейла. Муж и жена Крогеры и Лождейл были агентами КГБ, Лождейл к тому же еще и нашим «нелегалом». В 1961 году Крогеров приговорили к двадцати пяти годам тюремного заключения, а Лождейла — к двадцати.
Слухи разрослись до того, что 17 апреля появилось сообщение о том, будто бы оба бывших дипломата сели в самолет, следующий через Амстердам в Лондон. Все это было чистой воды бессмыслицей, но она дала английской прессе новый шанс придать делу второе дыхание. Некоторые журналисты утверждали, что видели Бёрджесса в 1960 году на суде над Фрэнсисом Гарри Пауэрсом, пилотом американского самолета-разведчика, сбитого над советской территорией. Я сам присутствовал на этом суде от начала до конца и ни разу не видел там Бёрджесса. Еще больший шум подняла пресса, узнав о смерти матери Дональда Маклина. Не менее семи одетых в штатское полицейских инспекторов явились в июле 1962 года на кладбище в Пенн — они думали, что схватят там Дональда. Лишь только лейбористский член парламента Том Драйберг, видевшийся с Гаем Бёрджессом в Москве, посмеивался над всеми этими слухами и утверждал, что ни Гай, ни Дональд не вернутся в Англию живыми.