Судьбы разведчиков. Мои кембриджские друзья

Тем более что во всех сообщениях, которые мы получали от «Генри», а потом от Кретина в 1945 году, говорилось, что Блант находится в состоянии крайнего нервного переутомления и рискует «расколоться». Нечего и говорить, что такая серьезная угроза висела над каждым человеком, занятым в разведке, а тем более над Блантом.

Во время войны он оказывал нам бесценную помощь. Без малейшего преувеличения могу сказать, что за годы своей работы Блант предоставил нам буквально тысячи документов. Он помог изменить весь ход войны, и, благодаря ему, была спасена жизнь десяткам тысяч советских солдат. Но бесконечно это продолжаться не могло.

Так что Центр оставил Энтони Бланта в покое. Мы больше не требовали от него услуг и дали ему возможность обратиться к мирным занятиям. В 1947 году, не снимая с него обязанности хранителя королевских картин, Бланта назначили директором чрезвычайно престижного Института Куртольда, специализирующегося на изучении истории искусств. Блант поделился с ним блеском своей мировой славы.

Джон Кэрнкросс («Карел») демобилизовался в 1945 году и вернулся на работу в министерство финансов. Связи с МГБ он не порвал, хотя его натянутые отношения с Миловзоровым — новым связным после отъезда «Крешина» — привели к тому, что мы стали получать от него все меньше и меньше материала.

В 1947 году начальство решило откомандировать меня в Лондон, чтобы на месте обрабатывать материал, поставляемый нашими английскими агентами. За истекшие четыре года я стал в нашем отделе главным экспертом по работе с агентами, которых в МГБ любовно называли «кембриджской пятеркой». Более того, я хорошо овладел стилем работы министерства иностранных дел и быстро переводил сотни депеш, ежемесячно доставляемых нам.

В то время у МГБ оставалось мало активных разведчиков за границей. Многие были расстреляны до войны во время сталинских чисток, а новых отправлять побаивались из-за участившихся случаев невозвращения на родину. Большинство оперативников работало в Москве, и те немногие, которые находились за рубежом, несли на себе такой непомерный груз, что иногда не выдерживали напряжения. Они все только и думали о том, как бы поскорее вернуться домой, хотя условия жизни в Советском Союзе особого блаженства не сулили. Это была чисто русская тоска по дому, и наше начальство хорошо это понимало. Следовало их возвращать, но нужно было и подыскивать замену.

На вопрос, согласен ли я работать в Лондоне, я сразу же ответил утвердительно. Коген сказал, что из-за возражения МИДа мне не дадут дипломатического прикрытия, и я официально буду работать шифровальщиком. Не больно-то престижно, но другого выхода не было: в то время отношения между МГБ и МИДом стали довольно-таки натянутыми. Если Центральный Комитет приказывал выдать кому-либо из наших сотрудников дипломатический паспорт, дипломаты распоряжение выполняли, нос явным неудовольствием. Надо, правда, сказать, что все это не относилось к нашему послу в Лондоне Георгию Николаевичу Зарубину. Отношения с ним у МГБ были отличными.

Мое руководство сумело решить большую часть проблем в связи с моей поездкой в Лондон, но не все складывалось просто. Во-первых, шифровальщику не положено было знать английского языка и следовательно мне надлежало скрывать свое знание от сотрудников посольства. Во-вторых, я не мог отправиться в город в одиночку, потому что шифровальщикам разрешалось ходить вместе по двое или по трое, чтобы приглядывать друг за другом. Кроме того, они представляли собой весьма соблазнительную добычу для английской разведки. И, наконец, в-третьих, им запрещалось контактировать с иностранцами, а это отнюдь не облегчало моей работы. Но я был молод, и все эти препятствия казались мне пустяками. Я решил для себя, что преодолею все трудности, как только попаду в Лондон.

Итак, я отправился в британскую столицу 29 июня 1947 года через Париж. Со мной поехали жена — Анна — и маленькая дочь. В порядке исключения мне разрешили выезд без других шифровальщиков.

Глава пятая ВСТРЕЧИ В ЛОНДОНЕ

С помощью Зарубина, приехавшего в Москву по делам, руководство оформило мое назначение в Лондон без особых осложнений. МГБ настоятельно просило, чтобы посольство дало мне возможность встречаться с теми иностранцами, которые оказались бы необходимы для дела. Зарубин не возражал.

В Париж мы прилетели из Варшавы. Как только спустились по трапу на землю в аэропорту Ле Бурже, я с беспокойством почувствовал, что на нас все обращают внимание. Не говоря уж об одежде, мы во всем сильно отличались от западников.

Да и чувствовали себя неважно. Воспитанные на официальной пропаганде, мы были уверены, что французы и англичане погибают от беспросветной нищеты и что Россия, родина социализма, единственная страна в мире, где трудовой народ может жить нормально, без коррумпированного золота Америки. А получалось все наоборот. Народ вроде бы жил здесь вовсе не хуже, а много лучше нас. Огни Парижа, роскошные витрины, скопления транспорта и сплошной поток машин на Елисейских полях — все оглушило и ослепило нас.