Судьбы разведчиков. Мои кембриджские друзья

«Кембриджская пятерка» — так называли у нас эту группу — была такой сутью. Она вовсе не представляла некоего единого целого. У каждого ее члена — свой характер, свои привычки. Они сильно отличались один от другого, хотя почти все друг друга знали. Информация, которой они нас снабжали, была насыщенной и в то же время такой лаконичной, что это дало возможность выделить одного переводчика, который занимался бы только документами «пятерки».

В 1944 году, когда мне исполнилось всего лишь двадцать два года, этим переводчиком стал я.

Какое-то время меня держали «в потемках», не называя даже кличек этих звезд нашей разведки. Я знал только, что документы, которые я перевожу на русский язык, поступают от них. У меня не было никаких данных, чтобы определить, кто из них присылает то или иное сообщение. Только проработав два или три месяца, я наконец узнал их псевдонимы: в НКВД они значились как «Стюарт», «Зонхен» (в переводе с немецкого «Сонечка»), «Медхен» («Девочка»), «Джонсон» и «X».

Я особенно заинтересовался этой пятеркой, воскресив в своей памяти документы, которые уже побывали на моем рабочем столе. В те годы НКВД не хранил подлинников расшифрованных телеграмм, опасаясь шпионажа в своей системе, признав за благо не сохранять никаких письменных следов нашего сотрудничества с иностранными агентами. Поэтому до прихода сотрудников, в обязанности которых входило уничтожение подлинников, мы должны были собственноручно составить их краткое резюме. Затем они направлялись спецсотрудникам, которые подшивали резюме в дело каждого агента. Хранились эти досье в сверхсекретных архивах, и я не сразу получил доступ к ним, так что старался запомнить все, что переводил из донесений «Стюарта», что сообщал «Зонхен», а что другие агенты.

В июне 1944 года я впервые точно узнал — и довольно необычным путем — кто были эти загадочные британцы.

В признание их выдающихся заслуг руководство НКВД решило назначить нашей английской пятерке пожизненную пенсию. Ее следовало передавать через нашу лондонскую резидентуру за один, сразу за три месяца ил и за год при соблюдении строгой конспирации.

По тем временам эти пенсии выражались в довольно солидной сумме. Информацию о их назначении члены пятерки получили от своего связного. Ответ от них пришел не сразу. Со временем каждый из них прислал в Центр личное письмо. Они поблагодарили нас за щедрый жест, но в то же время изложили мотивы своего сотрудничества с Советским Союзом: борьба против фашизма и содействие мировой революции. А в заключение все как один заявили, что им и в голову не приходило работать за деньги, а потому не может быть и речи, чтобы унизить дело, которому они себя посвятили, согласием принять даже самую незначительную сумму.

Отдавая дань моей добросовестности и эффективности в работе, начальник Английского отдела попросил именно меня перевести на русский язык эти пять писем. Одно из них, подписанное неким Гаем Бёрджессом, заключало в себе следующие строки, которые я навсегда запомнил:

«Не могу себе представить, чтобы любой уважающий себя человек мог бы жить в моей стране и не работать для партии».

Наконец-то я смог сопоставить имена и псевдонимы членов пятерки и ясно представить себе этих агентов, которых уже глубоко уважал. Один из них, значившийся под кличками «Зонхен», позднее «Том» и «Стэнли», был Ким Филби. «Медхен» или «Хиксом» оказался Гай Бёрджесс, «Джонсоном», «Тони», а позднее «Яном» — Энтони Блант. Под псевдонимами «Стюарт», «Вайз», «Лирик» или «Гомер» скрывался Дональд Маклин. О пятом члене пятерки я расскажу позднее.

Итак, я получал микропленки, обрабатывал, переводил с особой тщательностью, составлял резюме, подшивая их к переводу. Решая различные проблемы, возникавшие в ходе работы, я заметил, что все чаще высказываю свою точку зрения непосредственному начальнику. Конечно, он мог принять к сведению мои слова, но мог и проигнорировать. Но как бы то ни было, с этого времени началось мое превращение из рядового чиновника во вполне квалифицированного офицера разведки.

В течение трех лет, с 1944 по 1947 год, я ежедневно занимался донесениями этих людей, о жизни которых к тому времени знал все, что было о них известно. Когда меня допустили к архивным материалам, я прежде всего от корки до корки стал изучать личные дела каждого члена пятерки. В подшивках содержались подробнейшие биографические записи, включая имена, даты и сведения, которые агенты сообщили лично. Мне разрешили ознакомиться еще с одним делом, которое произвело на меня особое впечатление. В нем были названы конечные адресаты, получавшие документы нашей пятерки, а именно — Сталин, Молотов, Берия. Встречались, конечно, и другие имена, но эти — чаще всего.

В наши дни журналисты и историки энергично изучают так называемые архивы КГБ, но кроме малозначащих резюме и пометок, они не найдут ничего представляющего существенный интерес в работе советской разведки.