Судебная петля. Секретная история политических процессов на Западе

Считают за доказательство и то, как Стентон принял известие о поимке Бута, еще не зная, что актера не захватили живым. Он закрыл лицо руками и некоторое время сохранял молчание — разве это не свидетельство страха или по крайней мере сильного волнения, тем более у обычно умевшего скрывать свои чувства министра? Однако чем было вызвано это волнение? Обязательно ли чувством страха? И наконец, мы о самой этой сцене знаем только со слов Л. Бейкера, точнее, из его книги «История секретной службы Соединенных Штатов», которая была написана, уже когда полковник насмерть рассорился с военным министром. К тому же Л. Бейкер всегда был готов пожертвовать истиной, хотя бы только для включения в свою книгу столь драматического эффекта, к которым он вообще питал слабость. А ведь у бывшего шефа контрразведки явно могли быть и другие, куда более веские мотивы, чтобы присочинить весь этот эпизод.

Вопрос об исчезнувших страницах дневника Бута также допускает двоякое решение. Возможно, их уничтожил Стентон, если они действительно содержали компрометирующий его материал. Но столь же вероятно, что их вырвал сам Бут, посылая, как это доказано, Геролда с записками к различным лицам, у которых надеялся найти убежище и помощь. Лейтенант Бейкер уверял, что отыскал один из пропавших листов во время поездки в Виргинию. Правда, остается загадочным факт, что о дневнике не упоминалось во время суда над заговорщиками. Но допустимо предположить, что это было сделано потому лишь, что дневник не содержал ничего, способного пролить дополнительный свет на роль, сыгранную подсудимыми в заговоре.

Стентона обвиняют в том, что он, никогда не грешивший излишним милосердием, не добился осуждения полицейского Паркера. Но у военного министра могли быть для этого различные мотивы, например нежелание сосредоточивать внимание общественности на столь очевидном промахе подчиненной ему службы безопасности, как прикомандирование пьяницы для охраны президента.

Стентон по какой-то неясной причине явно уклонялся от того, чтобы добиться ареста за границей Джона Саррета. Вполне допустимо, что из страха перед разоблачениями, которые мог сделать этот заговорщик. Но фактом остается то, что он их так и не сделал, несмотря на все старания противников Джонсона и его военного министра. Саррет продолжал молчать на протяжении всей своей долгой жизни, когда ему уже, конечно, нечего было опасаться мести со стороны кого-либо из оставшихся в тени заговорщиков. Если бы Стентон действительно так боялся показаний Саррета, он скорее попытался бы отделаться от неудобного свидетеля, а не позволять ему оставаться на свободе за границей, где его все же могли арестовать, а то и просто заговорщик мог рассказать обо всем иностранным журналистам. Можно найти и помимо страха перед разоблачениями Саррета мотивы, которые определяли позицию Стентона. У него были основания опасаться, что на процессе Саррета вскроются подлоги, к которым прибегли во время процесса над заговорщиками, или что снова всплывет недостаточность улик против матери Джона Саррета, которую враги правительства уже поспешили объявить невинной жертвой «юридического убийства».

Аналогично обстоит дело и с доводом, что Стентон не преследовал ряд лиц, оказавших Буту не меньшие услуги, чем некоторые из преданных суду заговорщиков. Еще Эйзеншимл, как мы помним, обращал внимание на то, что, поскольку эти лица явно не знали секретов Бута, они не представляли интереса для министра. Но столь же вероятно и другое предположение — Стентону явно не хотелось привлекать внимание к десяти дням, которые прошли с той минуты, когда Бут покинул дом доктора Мадда, до момента, когда актера захватили на ферме Гаррета. Об этом действительно почти ничего не говорили на процессе заговорщиков. Ведь рассказ о многочисленных ошибках, совершенных преследователями, совершенно разрушил бы картину хорошо налаженной машины, работающей с четкостью часового механизма, какой хотел изобразить Стентон военное министерство, чтобы выгодно представить свою роль в розысках убийцы президента. Что же касается двух лиц, очень близких к заговорщикам, — их очевидного сообщника, трактирщика Ллойда, и Вейхмана, то против них не было возбуждено дело по очевидной причине — оба они согласились и стали наиболее важными свидетелями обвинения на процессе. Попытки же фабриковать с помощью лжесвидетелей доказательства на процессе могли означать, что просто у Стентона не было на руках подлинных доказательств участия Д. Девиса и других лидеров Юга в заговоре, а не их непричастность к нему.