Судебные речи

Я вчера говорил, что, конечно, экономические и политические сведения экономическим и политическим сведениям — рознь. Мы не строим своего обвинения в шпионаже по этой линии на том, что здесь Торнтоном было названо «обывательскими» сведениями. Мы так не строим нашего обвинения, но я дальше постараюсь доказать, что сведения, которые здесь в момент своего полупризнания Макдональд пытался прикрыть этим безобидным термином, — «политические и экономические сведения», да еще «нужные для нашей фирмы», — я постараюсь доказать, что это вовсе не те «безобидные» сведения, которые бывают нужны, конечно, какой бы то ни было фирме, имеющей дело с нами на территории нашей страны, а что эти сведения совершенно определенного характера, именно те сведения, которые составляют содержание военной государственной тайны, получение, собирание и передача которых являются прямым содержанием того, что понимает под шпионажем статья 58 ⁶Уголовного кодекса РСФСР, — что именно эти сведения, а не какие-либо другие (безобидные, обывательские) сведения получал Торнтон от Макдональда, Макдональд от Гусева, Гусев от Соколова — по этой своеобразной цепочечке, в конце концов замыкающейся во всей сумме тяжких улик. Я не буду касаться отношений между этими господами и фирмой, я их не знаю, не хочу знать, я их не касаюсь, не хочу касаться, но для всех ясно и понятно, что не в коммерческих, не в деловых интересах фирмы собирались эти сведения, а именно в тех интересах, о которых сам нам рассказывал, хотя потом и спохватился, что он проболтался, Торнтон при его допросе 13 марта. Но вернемся к Макдональду.

Макдональд говорит: «Когда я возвратился в Ленинград, то я стал собирать здесь сведения и, помимо сведений о настроениях и бытовых условиях рабочих, я стал собирать и специальные сведения, а именно — сведения о работе военного завода «Большевик», сведения о производстве моторов для аэропланов, а также о производстве орудий». И Макдональд указывает конкретно, кто эти сведения ему давал, — Хрущов, Самарин, Редькин, т. е. те лица, которые были привлечены по другому делу о шпионаже, схвачены и осуждены.

Ну, говорил здесь Торнтон, как же можно было не знать об этих моторах для аэропланов, когда шум при их испытании был слышен во всем околотке, когда все слышали шум от этих испытаний? Как же можно было не знать об этих пушках, когда при стрельбе дрожали окна во всей округе? Стреляют пушки — дрожат окна, все об этом знают. Но позвольте, если это так, как говорит Торнтон, что все об этом знают, так зачем ему нужно было прибегать к помощи Макдональда, платить ему за это деньги? Тогда он должен был бы ему сказать: «Ты что же несешь чепуху, все об этом знают, за что я тебе буду деньги платить?»

Вы — бизнесмен, вы — деловой человек, вы — практический человек — за это платили деньги, платили деньги за то, что он вам говорил о том, как шумят моторы, как стреляют пушки? За это вы платили деньги и такого рода сведения вы получали от Макдональда? Чепуха, детские разговоры! Наконец, Макдональд имеет какое-нибудь основание вас оговаривать? Макдональд, с которым вы были всегда в хороших отношениях, Макдональд, который никогда не вызывал у вас никакого к себе недоверия, который был вам к тому же подчинен, который зависел от вас, а не вы от него, — какое основание Макдональду оговаривать Торнтона и одновременно оговаривать самого себя. Нужно сказать, что сам Макдональд пришел к необходимости дать эти показания, потому что Гусев уже сказал, потому что Соколов уже сказал, потому что и Кутузова сказала, наконец, и сам — Торнтон сказал. И здесь нужно припомнить ту умилительную сценку, которая разыгралась при неудачной попытке, хотя и в высокой степени беспорядочном виде, но все-таки отступить с раз занятой позиции. Макдональд говорил о том, что он сказал так потому, что ему показали показания Торнтона. А Торнтон, оказывается, показал так потому, что ему показали показания Макдональда, — под влиянием показаний Макдональда. В конце концов нельзя было понять, кто же на кого повлиял, кто же; говорил под влиянием чьих показаний. Один сваливал на другого, — оба запутались.