Судьи и заговорщики: Из истории политических процессов на Западе

Поступок капитана Кюинье, до конца остававшегося в лагере крайних реакционеров и антидрейфусаров, объяснили его честностью. Так ли это? Материалы его личного архива, во всяком случае в той мере, в какой их использовала дочь Кавеньяка в неоднократно цитировавшейся выше книге, не дают на этот вопрос ответа[430].

Тем не менее возможно представить себе и другое объяснение. Дело шло об изменении тактики, ставшем необходимым в условиях нараставшего возбуждения в стране. Решили пожертвовать Анри, так же как Эстергази, Пати де Кламом, а впоследствии и Кюинье, которого «вытолкнули» в отставку. Наиболее скомпрометированные лица — Буадефр, Пелье — отошли в тень. (Между прочим, генерал Пелье свою просьбу об отставке мотивировал тем, что он был «одурачен бесчестными людьми». Генерала уговорили взять назад этот компрометирующий документ: Кавеньяк скрыл его от премьер-министра[431].) Подделки, которые с минуту на минуту могли быть обнаружены и без участия Генерального штаба, объяснили тем, что военные власти имеют какие-то другие, действительно сверхсекретные и неопровержимые доказательства справедливости приговора 1894 г. Разоблачая этот маневр, Жан Жорес восклицал с негодованием: «И эти бандиты, у которых в одном только деле Дрейфуса на счету восемь признанных, бесспорных фальшивок, имеют дерзость требовать от нас доверия»[432].

К перемене тактики военщину могли побуждать многие обстоятельства. Слухи о темных делах Эстергази множились. Генерал Галиффе позднее, 5 декабря 1898 г., выступая свидетелем в кассационном суде, показал, что его старый знакомый английский генерал Талбот, шесть лет занимавший должность военного атташе во Франции,’ заявил ему в мае 1898 г.: «Генерал, я не знаю ничего о деле Дрейфуса. В течение всего времени, пока я находился во Франции, я не был с ним знаком. Но я удивлен, видя на свободе майора Эстергази, потому что все мы, военные атташе во Франции, знали, что за один или два тысячефранковых билета майор Эстергази мог доставить нам сведения, которые невозможно получить в министерстве» [433].

До сих пор официальные немецкие опровержения относительно того, что Дрейфус никогда и ни с кем из германских представителей не состоял в связи, носили слишком формальный характер, чтобы быть убедительными. В германских правящих кругах считали выгодным продолжение «дела», явно ослаблявшего международный престиж Франции. В сентябре 1898 г. государственный секретарь Бюлов выражал надежду, что «дело еще более усложнится, армия развалится и Европа будет шокирована» [434]. Правда, канцлер Гогенлое склонялся к мысли о желательности разоблачения игры антидрейфусаров[435]. Шварцкоппен и Паниццарди, если бы их правительства сочли это выгодным, в любую минуту могли раскрыть игру французских «патриотов». Именно опасаясь таких разоблачений, антидрейфусары пытались безрезультатно шантажировать Паниццарди и Шварцкоппена вплоть до их отъезда из Парижа. В отношении Шварцкоппена этим занялся еще осенью 1897 г. аферист Лемерсье-Пикард. Он помогал Анри подделывать документы и по его поручению постоянно угрожал немецкому полковнику опубликованием различных фальшивок, а также писем Шварцкоппена к его любовнице. 3 марта 1898 г. Лемерсье-Пикарда нашли повесившимся в своей комнате; осталось неизвестным, было ли это убийство или самоубийство[436]. Надо добавить, что вообще несколько важных свидетелей скончались при неясных обстоятельствах. Ка-питан Аттель, якобы присутствовавший при «признании Дрейфусом своей вины капитану Лебрен-Рено, был найден мертвым в поезде; такой же подозрительной была смерть секретаря Анри — некоего Лориме и т. д.[437]

Можно было опасаться, и с полным основанием, любых неожиданностей со стороны Эстергази. К тому же майора привлекли еще раз к суду, на этот раз гражданскому. Героя националистов обвиняли теперь просто в воровстве большой суммы денег, которые его племянник попросил положить в банк[438]. Майор сообразил, что Анри избран козлом отпущения и что следующей будет очередь его, Эстергази. «А я по своей природе питаю непреодолимое отвращение к роли жертвы, — писал немного позднее многоопытный жулик… — Мой отъезд был решен»[439]. Налегке, как бы отправляясь на прогулку, он сел на дачный поезд, потом пересел на другой, пересек бельгийскую границу и вскоре очутился в Лондоне. Это произошло 1 сентября, через сутки после того, как Анри нашли мертвым в его камере.