Судьи и заговорщики: Из истории политических процессов на Западе

Что же касается Жозефа Фуше, который после своей вторичной отставки снова был призван во время 100 дней на пост министра полиции, то он с немалым искусством воспользовался в своих интересах доверенной ему властью. Как бы для контраста с обычными методами наполеоновского правления, к которым император сразу же решил вернуться, Фуше уже в конце марта 1815 г. разослал циркуляр всем префектам, рекомендуя им «не распространять опеку за пределы того, что требуется для обеспечения общественной и личной безопасности… Нужно отказаться от ошибок агрессивной полиции (курсив оригинала. — Е. Ч.), которая… угрожает, не обеспечивая безопасности. Следует ограничиться рамками либеральной и позитивной полиции, такого полицейского наблюдения… которое стоит на страже блага народа, трудолюбия и спокойствия всех» [361]. Очередной раз изменивший Наполеону накануне и после Ватерлоо и временно оставленный на посту министра вернувшимся Людовиком XVIII, Фуше не избежал травли со стороны роялистов. Они злобно нападали на «попа-расстригу», «цареубийцу», «приспешника тирана», преследовавшего их в годы империи. Они не учитывали только того, что Фуше-то было отлично известно, кто из них, в том числе и те, кто окружал Людовика XVIII в годы эмиграции в Хартуэлле, в Англии, находился на жалованье наполеоновского министерства полиции.

— Увы, герцог, — заметил как-то Фуше, обращаясь к одному из них, — я вижу, что более уже не являюсь вашим другом. К счастью, мы живем теперь в лучшее, чем прежде, время, и полиции не нужно платить высокопоставленным лицам за наблюдение за королем в Хартуэлле [362].

Впрочем, сам король оказался осведомленным обо всем этом благодаря барону Паскье. В начале Реставрации Паскье, удостоенный тайной аудиенции, передал Людовику XVIII великолепно переплетенный том, содержащий списки всех сотрудников полиции с 1790 г., включая и тайных агентов из числа роялистов. Паскье добавил, что он уничтожил все копии и находящийся в руках короля экземпляр является единственно сохранившимся [363].

После вторичной реставрации Бурбонов помимо полиции Фуше и графа (потом герцога) Деказа, который был назначен префектом парижской полиции, чтобы следить за Фуше, имелся еще добрый десяток других полиций: полиция короля Людовика XVIII, полиция его брата, графа д’Артуа, полиция главных министров, военная полиция союзных держав, войска которых находились во Франции, личная полиция крупных сановников[364]. Такое нагромождение полиции в своей основе мало менялось и при последующих сменявших друг друга политических режимах в буржуазной Франции[365].

После 1815 г. Франция пережила еще несколько революционных кризисов. Буржуазный переворот, таким образом, был осуществлен в результате ряда революционных «волн», каждая из которых сметала какую-то часть старых порядков. Власть переходила в руки очередной фракции господствующих классов (поземельное дворянство, финансовая аристократия, промышленная буржуазия), стремившейся политически скомпрометировать в глазах народа своих предшественников. Этой цели и служили многие судебные процессы. Такой, например, характер носил процесс министров Карла X после июльской революции 1830 г., свергнувшей власть Бурбонов.

Нередкие утверждения о том, что в отличие от Франции Англия в XVHI и XIX вв. (до 1883 г.) вообще не знала политической полиции, оказываются несостоятельными при соприкосновении с фактами. Дело ведь не в названии. Лорды-лейтенанты графств и мировые судьи (магистраты) являлись надежными местными представителями министра внутренних дел. С их помощью осуществлялись все функции политической полиции, включая засылку шпионов и провокаторов в ряды рабочих организаций. В «беспокойных» районах расквартировывались воинские части, на командиров которых также возлагались полицейские обязанности, включая постоянное тайное наблюдение за настроениями «низших классов». Полицейские функции выполняло и почтовое ведомство (почтмейстеры посылали свои доклады прямо в министерство внутренних дел и по указанию из Лондона занимались перлюстрацией корреспонденции политически «неблагонадежных» лиц). После принятия фабричного закона 1833 г. такие обязанности возлагались на фабричных инспекторов и их помощников[366].

Меры, формально направленные на укрепление уголовной полиции, нередко прикрывали наделение ее все большими функциями политического характера. В этих условиях общественное недовольство действиями политической полиции выражалось в форме недовольства беспомощностью полиции в поимке преступников. Его отразил в ироническом замечании Пушкин, записавший в декабре 1833 г. в дневнике: «Полиция, видно, занимается политикой, а не ворами и мостовой»[367].