Судья

По словам Даши, к ней в комнату зашел человек в странном одеянии. Капюшон скрывал его лицо. Одежды забрызганы кровью.

Появление незнакомца не вызвало у девочки никакого страха. Наоборот, он сразу ей понравился.

Девочка спросила, почему он весь в крови. Убийца ответил, что наказал плохого человека, который притворялся добрым.

«Ух ты!» ответила Даша, продолжая рисовать в альбоме. «Как в кино?»

«Да, как в кино».

«А что он сделал?»

Убийца сказал.

Девочка огорчилась. «Хорошо, что ты наказал его. Ты не сделал ему больно?»

Нет, ответил убийца. Он не очень страдал. Все произошло быстро, и совсем не больно. Как укол.

Девочка некоторое время рисовала.

«Кто это был?».

Убийца ответил: твой отец.

Девочка расплакалась, и закричала, что он ее разыгрывает, пусть уходит. Убийца пытался ее успокоить, но она закричала еще громче. Тогда он ушел.

Журналисты, как и Точилин, несколько раз уточняли: ушел? То есть вышел за дверь?

Девочка покачала головой.

«Нет. Он растаял в воздухе».

Потом она расплакалась.

«Он был хороший. Я знаю, он хороший. Только руки у него холодные».

Девочку успокоили.

«Даша, ты помнишь, как выглядел убийца?»

«Да».

«Можешь нарисовать?»

И девочка быстро нарисовала Его. У нее был дар, и рисунок вышел лучше фоторобота. Девочка ухватила характер убийцы. У всякого, кто брал рисунок в руки (а после его публикации в желтой газетенке — у всех скучающих читателей) на миг сердце сжималось от неясной тревоги. В этой тени человека, в его осанке было что-то угрожающее и в то же время беззащитное, одинокое. Холодная ярость и глубокая скорбь.

Истерия длилась ровно неделю. Журналисты отработали свои зарплаты, сорвав окровавленные простыни со всего, чему лучше оставаться в тайне. Человеческие страдания были выставлены на всеобщее обозрение и, перемоловшись в мельницах сплетен, обесцветились и утеряли смысл.

Жизнь снова потекла через людские глотки патокой скуки. Рты закрылись, глаза погасли, мысли растворились. Мелочные заботы снова выросли в чудовищных великанов. Все забылось.

Кроме одного — вечного.

На первой полосе городской газеты — аршинными буквами:

ИМЯ ЕМУ — СУДЬЯ.

Утром Павел ушел в школу. Инна вновь осталась одна.

Как только за Павлом захлопнулась дверь, в спальне загудел мобильник.

Инна застыла с пакетиком чая, который почти опустила в чашку.

Вошла в спальню. Взяла с тумбочки телефон. Дрожащим пальцем нажала кнопку.

— Да? Кто это?

— Инна? — Баринов сухо кашлянул. — Ты сейчас где?

— Где надо, — Инна села на кровать. — Чего тебе?

— У меня к тебе деловое предложение. Мы можем встретиться? Где ты сейчас? Игорь заберет тебя на машине. Инна? Куда ты пропала?

Инна молчала. Пауза длилась бесконечно, и все это время понадобилось ей, чтобы справиться со страхом. Пока она молчала, потенциальная энергия в ней превращалась в кинетическую.

Девушка сделала глубокий вдох.

— Ты про наследство?

Баринов некоторое время молчал, занимаясь тем же самым — собирал себя в кучу. Его тон стал грубее — в нем прозвучала скрытая угроза.

— Ты же все понимаешь. Ты умная девочка. Правила одинаковы для всех.

Инна встала, подошла к окну.

— Вы хотите поиметь Инну, да? Разделите дядины деньги на всех, а что потом? Будете …бать меня на столе в своем вонючем подземелье? Что вам нужно? Деньги? Дом? Машина? Акции? ЗАБИРАЙТЕ, ЗАБИРАЙТЕ ВСЕ, ВСЕ!

Инна начала всхлипывать, проклиная себя за очередной срыв. Мысли разлетались, как светлячки в темноте.

«Соберись, Инна».

— Ну зачем же так? — укорил Баринов. — Посидим, выпьем хорошего вина, все спокойно обсудим…

— Да, обсудим. С ножом у горла.

Ее прямота все-таки привела Баринова в замешательство. Инна воспользовалась паузой. В доли секунды поняла, что нужно сказать.

Всего лишь правду.

Ее тон вновь изменился. Стал игривым, мягким, покорным.

— Ой, Валера, будет тебе. Скулишь как бездомная собачонка. Неужели ты думаешь, Инна такая дура? Может, я и веду себя как дура, но это лишь игра. Я ведь актриса по жизни. Я все понимаю.

В трубке облегченный выдох. Баринов снова сделал паузу, вытирая платочком пот со лба.

— Вот и чудненько. Приезжай в «Венецию». Нужные бумаги будут у меня. Впрочем, обойдемся и без бумаг. Мы обсудим, какую долю в бизнесе ты готова отдать. А потом выпьем за отличную сделку. Да?

Инна широко улыбнулась.

— Нет, — тем же игривым тоном сказала она. И содрогнулась от наслаждения, представляя, как уголки рта Баринова опускаются, а пухлая рожа вытягивается, как у ослика Иа-Иа. — Мы ничего обсуждать не будем.

— Что? Как? Подожди…

Инна вздохнула и добавила в голос лживого сожаления, которое тянуло на «Оскар».

— Ничего не получится, котик.

— О чем ты?

Инна нанесла удар рапирой в самое сердце быка.

— А никакой доли в бизнесе нет. Валера, ты еще не понял? Я еще не приняла наследство. На мне висит подозрение в убийстве дяди. Наследство зависло. Оно сейчас не мое и не ваше. Ничье. Если на меня с неба упадет корова, все отойдет государству.

— Ты… — Баринов задыхался. — Ах ты су-у-ка! Ты не посмеешь!

— Ну, это как посмотреть, — Инна запрокинула голову и расхохоталась безжалостным женским смехом. — Я думаю, не такая фиговая идея — отдать все голодным детишкам. Каково, а?