Судья и историк. Размышления на полях процесса Софри

Теперь послушаем членов пятой коллегии Кассационного суда. «Образ честного человека, которого мучает совесть, и образ человека, который в никак не связанный с политической борьбой период, незадолго до сделанных священнику признаний, совершает ограбления с корыстной целью» абсолютно совместимы друг с другом: терзания Марино связаны исключительно с «тягчайшим фактом», т.е. с убийством Калабрези. Ограбления казались ему прежде «даже законными пролетарскими экспроприациями и, следовательно, не очень мучили его совесть». В приговоре № 6 (продолжали члены пятой коллегии) «логично» уточнялось: «Доказательством того, что ограбления не затрагивали саму личность Марино, служит то обстоятельство, что в жизни, со времени смерти его отца, когда Марино был подростком, он „никогда не прекращал“ честно работать на себя и на семью» (V Sez., с. 49–50).

Таким образом, тот факт, что грабитель Марино являлся честным работником, «логически» доказывает, что налеты не затрагивали его личность. Здесь мы видим странную – скажем так, даже опасную – логику. Однако лучшее еще впереди.

5. Перейдем к частной надежности Марино и начнем с обвинения, выдвинутого в адрес Софри.

Как мы помним, Марино утверждал, что Софри подстрекал его к убийству Калабрези во время краткого разговора в одном из баров или, согласно его более поздней версии, на улице в Пизе 13 мая 1972 г. после митинга, который вел сам Софри (см. выше, с. 37–43, 156–161). Софри решительно опроверг само существование подобного разговора, добавив, что так или иначе описанные Марино обстоятельства делали его абсолютно неправдоподобным. Собственно, а) 13 мая 1972 г. в Пизе был «ливень»; б) бары в том районе были закрыты из-за митинга и общего напряжения в городе; в) Марино мог бы спокойно поговорить с Софри в доме его бывшей жены, куда он вместе с остальными товарищами отправился тем же вечером. Затем по итогам целой серии проверок выяснилось, что 13 мая 1972 г. в Пизе дождь действительно шел (существуют фотографии, на которых участники митинга Софри прячутся под многочисленными зонтами), однако речь не шла о «ливне»; и какие-то бары все же оказались открыты. Приговор процесса № 2 (следуя выводам первого суда) интерпретировал эти несоответствия согласно логике, заслужившей суровую критику членов объединенных секций:

На стр. 240 обжалованного приговора отмечено, что рассказ Марино обстоятелен и верен, так как ему в действительности не противоречат фактические сведения, приведенные защитой с целью опровержения, которые в итоге оказались ложными.

В этом случае – буквально заявляется в приговоре на стр. 241 – «можно вывести лишь одно следствие: если факт отрицается с помощью оказавшихся ложными заявлений, то ложным является и само отрицание, а отрицаемый факт следует счесть истинным».

Подобный принцип необходимо решительно отвергнуть, поскольку он входит в явное противоречие с правилом, следовать которому обвинение обязывает бремя доказательства (последнее имеет своим источником конституционный принцип презумпции невиновности, ст. 27, часть 2 Конституции).

Из лжи подсудимого, который таким образом оспаривал утверждаемый обвинением факт, действительно выводилось ключевое доказательство этого же факта, как в афоризме «ты врешь и, следовательно, ты виновен» (SU, с. 77–78).

Одно замечание. Говорить о «лжи» подсудимого, как это делает приговор объединенных секций, абсолютно неуместно: слова Софри о дожде и барах – это неточности, хорошо объяснимые с учетом временной дистанции в шестнадцать лет; его заявление о встрече в доме его жены – это факт, который даже Марино не думал опровергнуть (хотя и не упомянул о нем в своих начальных показаниях). В остальном методологические указания, предложенные членами объединенных секций, являются самыми надежными. В том же смысле писал и я, иронически передавая ошибочную логику миланских судей: «Дождь шел, но не был слишком сильным, поэтому Марино сказал правду о разговоре с Софри» и т.д. (см. выше, с. 159).