Судить буду я

Прокуратура страны, чувствуя развал государства, неожи­данно решила ускорить суд над Ариповым и стала спешно выделять завершенные материалы в отдельное производство. Такой поворот событий грозил обвиняемому суровым пригово­ром, вплоть до высшей меры. И тут в Аксае адвокаты выработа­ли тактику – сорвать процесс во что бы то ни стало. А для этого годился только скандал, самый что ни есть базарный, вульгарный, не исключающий оскорбления самого суда и госу­дарства, хану Акмалю терять было нечего. Но Сабир-бобо не был бы духовным наставником хана Акмаля, если бы не попы­тался использовать ситуацию. Это он подал идею выступить на суде с резкой критикой Сухроба Ахмедовича, Сенатора, адвока­ты зацепились за нее сразу и довели ее до совершенства. Как и рассчитывали, судебный процесс был сорван на неопределен­ное время, увенчалась успехом и коварная задумка Сабира-бобо. Освобождение Сенатора из «Матросской Тишины», как уверяли столичные адвокаты, теперь дело трех-четырех не­дель.

Сухроб Ахмедович, невероятно выросший в глазах Сабира-бобо, из-за своих сбывшихся пророчеств о судьбе перестройки, независимости республики, ох как нужен был старику в белом. В его планах Сенатор теперь стоял даже выше хана Акмаля, только вдвоем, как единомышленники, они представляли бы реальную силу. Сабир-бобо знал не только планы, но и мечты своего воспитанника, и в них никогда серьезно не обсуждалась идея самостоятельности, суверенности Узбекистана. Республи­ка, судя по всему, неминуемо становилась самостоятельным государством, так складывалась политическая обстановка, а к такому повороту хан Акмаль готов не был, да к тому же выпал из жизни на целых семь лет – да каких, иной день равнялся году. Ему позарез был нужен молодой политик, гросс­мейстер, ориентирующийся не только в сегодняшней сложней­шей ситуации, но и видящий на много ходов вперед. Таким человеком Сабиру-бобо представлялся только Сухроб Ахмедо­вич. И как был прав и дальновиден Сенатор, когда говорил хану Акмалю, что в случае успеха перестройки мы будем подлинны­ми хозяевами Узбекистана, а не как сейчас, тайными и времен­ными, зависящими от каждого окрика из Кремля. В такое не мог поверить даже хан Акмаль, крепко державшийся за свое депу­татство в Верховном Совете страны, за своих влиятельных друзей и покровителей из Москвы, без которых власть даже на месте, в Аксае, казалась ему невозможной.

Конечно, Сенатор, говоря «мы», имел в виду не народ, избирающий верховную власть, не даже интеллигенцию, подготовив­шую перестройку, а прежде всего себя и людей, всегда обла­давших властью. И они вряд ли избрали бы для суверенного государства Узбекистан демократические нормы жизни, обще­принятые в мире, их вполне устраивала коммунистическая мо­дель, но только без указующего перста Москвы.

Артур Александрович Шубарин, вернувшись поздно с совеща­ния директоров банков Баварии, на которое получил персональ­ное приглашение, ибо одним из пунктов обсуждения был вопрос об оказании финансовой помощи этническим немцам в России, первым делом глянул на факс. Сообщение, пришедшее из Таш­кента, оказалось предельно лаконичным: «Поклонник мюнхен­ской «Баварии» не объявлялся».

Второе, зафиксированное семь часов спустя, более подроб­ное, прибавило настроения, это известие он ждал уже неделю: «Четыре большегрузных «Магируса» с банковским оборудовани­ем, сейфами, компьютерной системой сегодня прибыли в Таш­кент. Водители просят передать их семьям, что они живы и здоровы, позвонить с дороги не имели возможности, в Москву въезд им запретили. О причинах задержки при встрече. Трое механиков наотрез отказались гнать машины обратно, требуют отправить самолетом. Вопрос с билетами на рейс «Люфтганзы» в четверг, до Франкфурта, решен. С ними же летят два перегон­щика для вашей личной машины. Реставрация, переоборудова­ние бывшего «Русско-Азиатского банка» подходят к концу и за­кончатся одновременно с монтажом прибывшего сегодня обору­дования. Банк ждет хозяина. Джиоев».