Судить буду я

Сухроб Ахмедович на минуту даже испугался своих правед­ных мыслей, случались с ним такие срывы. В нем спокойно, без угрызений совести, уживались сыщик и вор, черное и белое. Это давно, еще со студенческих лет, заметил в нем его друг и сорат­ник Миршаб. «Горазд ты на праведные речи», – говорил он иногда с восторгом, ошарашенный неожиданной позицией свое­го друга. Впрочем, теперь подобное раздвоение личности он считал нормальным состоянием для политика. Говоришь одно, думаешь другое, делаешь третье – это ведь о всех политиках, а не только о нем, сказано, кажется, учеными мужами, филосо­фами еще в Древнем Риме.

Сенатор не забывал первые уроки, полученные им в Аксае от хана Акмаля в самом начале политической карьеры. Главное – никогда не теряться, учил обладатель двух Гертруд, даже если сказал глупость или еще что-то похуже, всегда можно отказать­ся или сказать, что не так поняли. А для этого следовало научиться говорить витиевато, долго, с отступлениями от по­ставленного вопроса. Несравненным мастером говорить ни о чем, уходить от вопросов самых цепких репортеров был, на взгляд хана Акмаля, Горбачев. Аксайский Крез знал силу слова, сам был непревзойденным словесным дуэлянтом, и это он ска­зал о Горби в самом начале карьеры генсека самой многочис­ленной партии мира. Не зря тогда же, с интервалом в неделю-другую после слов хана Акмаля, канцлер Коль, с которым Горбачев позже подружится и даже благодаря ему получит звание «почетного немца», назвал его пропагандистскую активность геббельсовской. На что Горбачев сильно обиделся, и меж­ду нашими странами на какое-то время установились прохлад­ные отношения. Дипломаты с обеих сторон постарались загла­дить скандал.

Конечно, Сенатор понимал, что ему с красноречием Горбаче­ва никогда не сравниться, как далеко ему и до возможностей хана Акмаля, не раз загонявшего в тупик ташкентских красноба­ев, упивающихся звуками собственного голоса. Но и он одержи­вал победы в словесных турнирах. Незадолго до своего осво­бождения он двое суток провел в большой общей камере, где содержались в основном москвичи. С первых же часов пребыва­ния в новой камере он почувствовал к себе высокомерно-пренебрежительное отношение. Возможно, его появление и спровоцировало «общество» на разговоры о Средней Азии, в тюрьме быстро все темы исчерпываются. Теперь разговор хоть в тюрьме, хоть на свободе – о политике. И сокамерники, кто во что горазд, прохаживались по суверенитету азиатских республик. Как и большинство москвичей, они путали Таджикистан с Туркменией, Казахстан с Киргизией, Ташкент с Алма-Атой или Ашхабадом. Для многих его сокамерников оказалось откро­вением, что тут проживает почти шестьдесят миллионов чело­век, причем больше половины в возрасте до 18 лет, что 47 процентов золота страны добывается в Узбекистане, и что за тонну хлопка на мировом рынке можно купить 12 тонн пшеницы. Именно в этом регионе почти все залежи урановой руды и добы­вается большая часть цветного металла: меди, алюминия, свин­ца, вольфрама, титана, молибдена.

Наверное, такого осторожного человека, как Сенатор, не удалось бы втянуть в горячий спор, после которого редко мирно и дружелюбно расходятся, если бы оппоненты цинично не ото­звались об интеллектуальных способностях жителей Средней Азии – им якобы не прожить без квалифицированной помощи извне. Вот тут-то Сухроба Ахмедовича и зацепило, хотя он знал, как говорится, вопрос имеет место. Но тогда он, вспомнив хана Акмаля, не растерялся и ответил в манере навязанного разговора.

– Это без интеллектуальной мощи Москвы мы не прожи­вем? – спросил он с коварным добродушием и, дождавшись утвердительного ответа, продолжил: – Как же вы собираетесь помогать нам, темным азиатам, если в России самой паника, ни одна газета, ни одна передача на телевидении, ни одно парла­ментское слушание не обходится без панического разговора о катастрофическом оттоке мозгов на Запад, прежде всего из Москвы, Ленинграда. И отток бы начался, если бы не цены на авиабилеты, единственное, что удерживает многих российских специалистов, особенно молодых, готовых за доллары работать в любой стране и на любой работе. Так что, господа москвичи, подумайте о себе, прежде чем нас жалеть. А у нас такой проблемы не существует. Даже при бесплатных билетах и гаран­тиях комфортной жизни ни один казах, узбек, киргиз, таджик не покинет родные места. Наоборот, с обретением независимости ожидается мощный приток восточной диаспоры, вынужденной в революцию под страхом смерти эмигрировать на Запад. Вот в чем гарантия нашего возрождения, господа сокамерники, – с торжеством закончил Сенатор.

Сказанное раскололо единую вначале московскую братию на несколько групп, но главное, сбило спесь, они все-таки согласи­лись, что это великий фактор.

Сухроб Ахмедович считал, что в тот день он одержал важную для себя победу. Она укрепила в нем уверенность, а случай этот он припас для какого-нибудь публичного выступления, верил, что история вновь поднимет его на гребень очередной попули­стской волны.