Судить буду сам

Неотрывно следя за «девяностодевяткой», Данилин даже не ощущал того, что на его лице с какого-то момента появилась зловещая, не обещающая ничего хорошего, улыбка. Он вдруг почувствовал себя охотником, идущим по следу опасного волка-людоеда, который не подозревает, что уже попал на мушку и что жить ему осталось всего ничего… И напрасно хищник надеется на то, что усилиями некоторых гуманистов отстрел ему подобных с недавних пор запрещен. Ведь именно осознание того факта, что если даже он и будет схвачен, то убить его не посмеют и лишь посадят в тюрьму с угрожающей формулировкой «пожизненное заключение», придавало мерзавцу уверенность хотя бы в относительной личной безопасности. Пожизненно? Ну и что? Ведь это все равно жизнь! До самого ее естественного конца. И – кто знает? – а вдруг подвалит нежданный «фарт», и он однажды снова обретет свободу?! Ведь человек живет надеждой, пока жив.

Хищнику за рулем не дано было знать, что «фарт» ему уже не светит. Когда такси, резко прибавив ходу, заметалось по переулкам – скорее всего, чтобы оторваться от возможного преследования, Юрий знал уже совершенно точно: это – он! И напрасно двуногий хищник, игнорируя мольбы и плач уже все понявшей и ужаснувшейся своей участи жертвы, пытался запутать следы. «Калина», как привязанная, никак не выдавая своего присутствия, уверенно шла за ним.

Вырулив на пустырь в окружении плотных диких зарослей, «девяностодевятка» остановилась. Тут же, за кустами, припарковался и Данилин, вынув из тайника пистолет. Он вышел из машины и, пригнувшись, поспешил к такси. Больше всего он опасался, что ублюдок может прямо в салоне расправиться со своей жертвой. Но, как любой подонок, тот не мог отказать себе в «удовольствии» поглумиться над чьей-то слабостью и беззащитностью.

Выйдя из машины, не очень крупного сложения тип подошел к пассажирской дверце и рывком вытащил наружу женщину, плачущую и умоляющую ее не убивать. «Вот дурища-то! – сняв с предохранителя пистолет, сердито подумал Юрий. – Тут отбиваться надо что есть сил, орать благим матом, звать на помощь, а она умоляет эту гниду. Ну, урод, получай!..»

Убийца, удерживая свою сникшую жертву одной рукой, другой достал из кармана нож, но в этот момент из темноты донесся короткий тихий посвист, словно кто-то подзывал к себе собаку: «Фью-фу!..» Нервно обернувшись в сторону свиста, отморозок на мгновение замер. И тут же в ночной тишине прозвучали три глуховатых хлопка: дупп! дупп! дупп!

Покачнувшись и выронив нож, негодяй упал на спину, выгибаясь от страшной боли, пронзившей грудь и живот. Он хотел жить, и его угасающее сознание протестовало против преждевременной утраты возможности дышать, ходить, видеть, слышать, смеяться, ощущать тепло чьего-то тела и вкус пищи… Убийца долго агонизировал, хватая ртом воздух и скрюченными пальцами вырывая пучки травы. Но в какой-то миг он замер и вытянулся. Опомнившись, женщина с криком ужаса побежала прочь от этого места в сторону светящихся за кронами деревьев далеких окон многоэтажек.

Данилин не стал дожидаться финала агонии убитого им отморозка и ушел сразу же, как только выпустил в того три пули подряд. Он ехал домой, размышляя о том, что сегодня снова уснет спокойно, как совсем недавно, когда отправился в преисподнюю Зушкин. Но теперь он знал и другое. Став на тропу войны, сойти с нее он так просто не сможет. И очень скоро поселившаяся в его душе нестерпимая жажда мести снова потребует очередной «мишени», очередного двуногого хищника, которого кто-то должен остановить…