Судные дни

Но насильственные спаривания, наркотические оргии, неизвестный отец, интимная близость с кучкой сумасшедших сатанистов-убийц, жизнь в заброшенной шахте – все это тянулось за ней, как хвост за кометой. Почти два года она танцевала с дьяволом и ела с его ладони в пустыне Сонора, похожей на поверхность Луны. Ее красота и окружавшая тайна наверняка заставляли сестру Катерину вертеться в муниципальной могиле. Катерина-то вошла в историю как старая грымза, жирная графиня Батори и психованная социопатка. А вот Марта Лейк и ее недавно почившая подруга, черноволосая красотка Бриджит Кловер, вышли из шахты со славой, о них фантазировали, как о моделях с разворота «Плейбоя», они превратились в феминистических антигероинь. Кинокритики до сих пор утверждали, что девушки были предшественницами тех фигуристых «королев крика», которые принесли славу трэш-хоррор-слэшерам. Красота и близость к подлинному злу сделали их знаменитыми.

До тысяча девятьсот восемьдесят первого года, когда дикое существо, в которое превратилась Марта, заметило, что она все реже появляется на обложках журналов и теперь про нее рассказывают лишь безвкусные истории про наркотическую зависимость, недоказанный промискуитет, мошенничество с кредитными картами и, конечно, не забывают о целой семейной саге с несчастным ребенком, отданном на усыновление. Деньги кончились, красота шла следом, и Марта исчезла на тридцать лет.

Пока Макс не нашел ее за три месяца до интервью.

И Кайл собирался встретиться с Мартой Лейк через несколько часов. «Где ты была всю мою жизнь, Марта?»

Дэн заворочался на сиденье и застонал.

Девятнадцать

Сиэтл.

22 июня 2011 года. 10.00

В женщине, которая открыла дверь Кайлу и Дэну, с трудом можно было узнать Марту Лейк семьдесят пятого года или хотя бы восемьдесят первого.

В дверном проеме, который словно страдал себорейным дерматитом, стояла как будто высохшая от голода женщина в бесформенном кардигане и тренировочных штанах. Морщинистая шея переходила в лицо, на котором были написаны такое разочарование, печаль и безнадежность, что, казалось, эта пятидесятивосьмилетняя старуха уже перенесла на десять лет больше горя, чем могла выдержать. Сложена она была довольно крепко, но теперь кожа на костях висела складками. Изможденная и опустившаяся, Марта, похоже, не улыбалась с 1977 года, когда порхала с одной богатой вечеринки на другую. Пухлые чувственные губы исчезли в морщинах вокруг рта. Гордая, таинственная улыбка, столь часто мелькавшая в новостных роликах 1975 года, превратилась в поджатую мину. Волосы, затянутые в хвост, поседели.

Но вот глаза остались прежними: умными, красивыми и бдительными. Кайл часто смотрел в них, пока искал фотографии в сети, и вдруг занервничал, как будто почувствовал влияние силы, которую до того недооценивал, или как будто неожиданно столкнулся с девушкой, за которой давно следил.

Она заметила его реакцию, и ей, кажется, понравилось. Улыбнулась, даже не пошевелив губами. Из-за ее спины пахло дешевыми сигаретами и неприбранным домом.

– Оказывается, я еще способна вскружить голову, – смеялась она хрипло, как каркала. Зубы у нее были коричневые. – Входите, ребятки, – через их головы она посмотрела на улицу, а потом отступила в сторону, шаркая ногами в грязных тапках.

В съемном доме, выстроенном в народном викторианском стиле – с фронтонами, изношенными балками и облезлым задним крыльцом, – отсутствовали некоторые цвета. Там, куда просачивался слабый свет, ничего не поблескивало, деревянный пол и балясины утратили теплый красноватый оттенок. Все, что было белым, пожелтело или посерело. Краска с обшарпанных дверей и плинтусов облезала клочками. До уровня глаз стены покрывали ветхие бумажные обои тошнотворно зеленого цвета, а выше, до самого потрескавшегося потолка с облезлой лепниной, шла крашеная штукатурка.

Дом был пустым – но казался не свободным, а скорее заброшенным. От тишины и неподвижности Кайл совсем упал духом.

Свет с трудом пробивался сквозь окна, отбрасывая мутные синие полосы на потолок холла, через который Марта провела их в кухню.

– Я здесь в основном время провожу.

За грязными тюлевыми занавесками угадывались наполовину опущенные выцветшие жалюзи. На чисто выметенном, но исцарапанном линолеуме были нарисованы маргаритки, но они никак не оживляли помещение. Шкафы, когда-то крашенные в желтый, выцвели до кремового. Прозрачные пластиковые дверные ручки покрывали царапины. У бабушки Кайла была похожая кухня: такая же эмалированная раковина, деревянный стол с четырьмя простыми стульями, бело-синяя клетчатая скатерть.

Рядом со старой металлической плитой аккуратно стояли тарелки и стаканы, принадлежавшие Марте, но чистота не делала кухню уютнее. Это был один из тех домов, где Кайл чувствовал себя нежеланным, явившимся без спросу гостем, невольным свидетелем нищеты и старости.