Судный день

Не получив ответа и на сей раз, Ибрагим не отважился сквозь их строй пройти в резиденцию шейха Азама, он помнил, что перед ним сыновья ремесленного сословия, которое единодушно поддерживает хуруфитов. И поэтому свернул в сторону.

Пройдут годы, наступит день, когда в Тебризе на меджлисе союзников, собравшихся под знаменем хуруфитов, огласят тайный договор, одним из пунктов которого было вхождение Ширвана в состав единого царства, обусловливающее зависимость и подчинение ширваншаха тебризскому трону. Ибрагим предаст суду своего Гёвхара, обвиненного в том, что он тайно от отца подписал согласие на воссоединение, и на том суде багадуры спросят шаха: "Какую цель ты преследовал, шах? Создание единого царства или свою власть в едином царстве?" Тогда Ибрагим до конца осознает, что единственным путем к созданию единого царства было признание "анал-хакка" и опора на учение хуруфитов, и поймет своих багадуров.

Теперь же он готов был принять их за изменников, которые встали у него на пути, подобно гаджи Фиридуну, и, не смея проникнуть в резиденцию шейха Азама, свернул в диванхану, к гаджи Нейматуллаху, который занимался разбором и описью аваризата - чрезвычайного налога.

Огни на крепостных-башнях и на Мраморной площади были погашены, и серо-черные клубы дыма окрашивались в красноватый цвет зари. Диванхана же была ярко освещена свечами в высоких канделябрах вокруг трона, свешивающимися с потолка на тонких цепях двухфитильными светильниками.

Блеск золота и серебра, жемчугов и лала, атласа, парчи, златоткани, сукон и прочих даров, еще с вечера перенесенных; из тронного зала в диванхану и заполнивших ее из конца в конец, слепил глаза. Гаджи Нейматуллах в халате, расшитом от ворота до длинных пол золотой канителью, перехваченном золотым поясом, в башмаках, осыпанных драгоценными камнями и крупной, как у шаха на короне, бирюзой на синей чалме, весь, излучая блеск, здоровье и бодрость, кружил среди разложенных товаров, не выказывая ни малейшего признака усталости, хотя работал всю ночь напролет. Тринадцатилетние и пятнадцатилетние гуламы, утренний сон которых не принято было очень тревожить, оставшиеся здесь, видимо, с вечера, напротив, были очень бледны и едва держались на ногах, держа тяжелые подносы, уставленные для подкрепления сил очищенными ядрами орехов, фисташек и кувшинчиками с вином и шербетом, и гаджи Нейматуллах, не прерывая своих занятий, то и дело протягивал руку к подносам и бросал в рот горсть орехов пли миндаля. 228

Тут же работали купцы, казначеи и счетоводы, определявшие достоинство и стоимость вещи, на основании которых гаджи Нейматуллах определял одни из них в чистую казну, другие - в приходно расходную. Писцы, сидя вдоль стен на пятках, подложив под колени тюфячки, постукивали перьями о деревянные чернильницы, поспевая за гаджи Нейматуллахом сделать опись вещей, их цену и стоимость.

Здесь, в диванхане, шла такая обстоятельная и кропотливая работа, как если бы ничего не произошло, дворец Гюлистан не сотрясали крики "Анал-Хакк!", не гибла религия и власть шаха.

Шах появился из задних дверей, и по лицу его было видно, что пришел он не для того, чтобы проверить работу диванханы, а по делу чрезвычайному и срочному, но гаджи Нейматуллах, словно бы предвидел появление шаха в неурочный час, не проявив никакой поспешности, спокойно направился ему навстречу.

- Отряд должен сделать свое дело, гаджи! - не совладав с дыханием, задыхаясь, сказал шах. - Кровь аснафа польется рекой!

Глава купцов даже бровью не повел; в лице его не дрогнул и мускул.

- Аснафа, шах мой, или хуруфитов? - спросил он тем же тоном, каким только что произносил данные для описи вещи.

- Некогда различать, гаджи! - в лихорадочном жару сказал Ибрагим. - В этом городе все хуруфиты!

Неосознанно повторив слова Мираншаха, которого он сам называл Мараншахом Змеиным шахом, он ощутил, как в тисках страха разрывается от боли его голова.

Гаджи Нейматуллах вышел из диванханы и вскоре вернулся с сообщением, что вооруженный отряд вместе с черными мюридами общей численностью в две тысячи человек вышел через потайной ход в резиденции шейха Азама в город.

Боль в голове усилилась до такой степени, что Ибрагим невольно закрыл глаза.

Врачи и гуламы, поддерживая его, повели в ханегу, и только раз, приподняв отяжелевшие веки, он посмотрел через окно на город и увидел сечу с молниеносным сверканием мечей и глухим гулом, ударами молота, отзывавшимися у него в мозгу. В глазах его потемнело, но, успев отыскать знакомый силуэт кази Баязида, он приказал слабеющим голосом:

- Скорее, кази, гонца! Гонца в Шабран! И больше уже не видел и не слышал ничего. Заснув от бихушдара, которым напоили его врачи, Ибрагим проснулся уже вечером, еще очень слабый, хотя дикие боли в голове отпустили. Он сидел, обложенный подушками и мутаками, в окружении врачей и вельмож, и все вокруг оживились, когда он открыл глаза и обвел взглядом присутствующих. Гаджи Фиридун, помедлив, подошел к шаху и вручил ему письмо.

- От Насими! - сказал он.