Судный день

- Я собирался лично раскрыть шахиншаху (Титула "шахиншах" у Тимура не было; так его называли в Азербайджане и Иране - ред.) Тимуру некоторые истины, - не спеша начал свою речь Ибрагим. - Но раз уж здесь его дервиши, то пусть они выслушают и сообщат повелителю, что единственный и главный виновник распространения ереси в Ширване - ты, шейх Азам! Если бы ты предупредил меня своевременно о том, что учение Фазлуллаха враждебно эмиру Тимуру, я не дал бы пристанища ему в Ширване, и хуруфиты не окрепли бы до такой степени, чтобы бросать вызов эмиру Тимуру. Во всем виноват ты, шейх!

Обвинение было таким неожиданным, что шейх совершенно растерялся, а дервиши заметно насторожились. Шейху неведомо было коварство. Тяжкие испытания надломили его душу, поразили ум и воображение, но не научили ни хитрить, ни лукавить, ни - тем более - строить и отражать козни.

Смысл сказанных шахом слов не сразу дошел до его сознания, а когда дошел, шейх взорвался, восстал всем своим существом:

- Побойся аллаха, шах! Не будь несправедлив!

- Ты - садраддин ширванский, ты стоишь на страже веры, и ты виновен в том, что Ширван погряз - в ереси хуруфизма! - непреклонно продолжал Ибрагим. - Я не могу сказать с определенностью, что ты умышленно попустительствовал еретикам. Возможно, что ты не разглядел опасности по простоте своей и наивности. Но это не снимает с тебя вины, шейх. Ибо по твоей вине мои подданные впали в ересь хуруфизма и угрожают мне самому. Они преграждали путь наследнику Гёвхаршаху и предупреждали: "Если шах не откажется от мысли арестовать Фазла, мы бросим символические мечи и возьмемся за настоящие". У меня всего шестьдесят тысяч воинов, мюридам же Фазлуллаха нет числа. Сам же он невидим глазу, он везде и нигде. Куда, в каком направлении послать мне войско, как мне арестовать его, шейх?!

Произнося эту строго продуманную речь, Ибрагим по привычке из-под густых длинных ресниц наблюдал за дервишами и по их лицам понял, что слова его возымели действие. Не тратя больше слов, он обернулся к сыну, чье сильное дыхание все время ощущал за спиной. Принц же, ожидавший взгляда, подал, в свою очередь, знак аскерхасам, и те подошли к клеткам, в которых стояли послы.

- Быть беде, шах! - вопил и стенал шейх. - Твоих воинов замуруют в стены! Из отрубленных голов твоих подданных сложат башни! Твоих детей заставят есть землю! Не выпускай проклятых, шах! Они околдовали тебя! Они отравили твой мозг! Они лишили тебя божьего страха, шах!

Молодые и сильные аскерхасы стали разгибать прутья клеток и выпускать послов. Ибрагим, расслабившись после сильнейшего напряжения и слегка прислонившись плечом к стене, наблюдал за полуживыми людьми, поражаясь в душе, что ни во взглядах, ни в поступи их не было ни малейших признаков перенесенных мук и терзаний.

- Посмотри на них, они не ощущают боли! - вопил шейх Азам. - Они не люди, шах! Они дьяволы!

Ибрагим не отводил от них взгляда. Следы ржавых гвоздей превратили их белые одеяния в некое подобие пчелиных сот, на руках и на плотных шерстяных носках запеклась кровь, но послы, похоже, и в самом деле не ощущали боли, и нечеловеческая их выносливость так поразила шаха, что он с глубоким и искренним сожалением подумал: "Были бы мои воины такими же дьяволами!"

Когда последний посол выбрался из клетки, Ибрагим повелел Гёвхаршаху проводить их в посольский покой.

Лет десять тому назад Фазл с целью широкого распространения своего учения отправился странствовать по святым местам, куда собирались паломники со всего света, и, читая проповеди в Багдаде, Алеппо, Суре, население которых в подавляющем большинстве составляли суфии-батиниты, на пути в Мекку задержался на несколько дней в Бейтул-мукаддасе - Иерусалиме, побывал в подземелье, где перед каменной колыбелью Иисуса, похожей на лодку, и перед алтарем святой матери Мариям свершали намаз мусульмане, молились христиане и иудеи, побеседовал с ними и, узрев воочию, какой радостный отклик вызвали у этих людей его мысли об изначальном единстве человечества, языков, верований и нравов, сам ощутил великую радость.

В двухгодичных дервишских странствиях Насими повторил путь, пройденный своим Устадом, и по дороге в Мекку тоже несколько дней провел в Бейтул-мукаддасе, но в отличив от Устада, кроме людей, с радостной верой принимающих учение хуруфитов о единстве всех людей на земле, он открыл в святом городе истину, похожую на страшный миф.

Бейтул-мукаддас, называемый окрестным населением Гудс-Высоккий, был выстроен на гладкой, словно отсеченной и отесанной вершине цельнокаменной горы, напоминающей издали изваянный стог сена со срезанной верхушкой. В городе не росло ни деревца, хотя горы и ущелья вокруг были покрыты зелеными лугами и кустарниками.