Судный день

– Нет, – сказала Ольга в зал. – Он никому не дал тушенку, он унес ее домой, и мы это дело замяли. Но сейчас я думаю, что не надо было заминать. Вот результаты!

– А я считаю, что ничего не произошло, – возразил Букаты. – Награда-то назначалась Ведерникову, и его личное дело, как ею распорядиться. Главное, что план он выполнил!

– Вот-вот! – бросил ему из-за своего стола Зелинский. – А дисциплинка? Был у нас в роте малец один, храбрый не по годам, ему все потакали. И такой он, и сякой, ну и потерял парень контроль, захвалили! Повел без приказа орудийный расчет напрямки, через болото… Да и утопил в болоте технику-то, чуть сам не утонул с людьми… – Зелинский сделал паузу, то ли вспоминал, как было, толи пережидал реакцию зала, считая, что такой эпизод нельзя проговаривать наскоро. Помолчав, он добавил; все сейчас на него смотрели: Князева, и защитник, и Ольга, которая продолжала стоять, и Букаты, и сам Ведерников. – Так мы… Мы не пощадили храбреца! Невзирая на его заслуги и медали… Не по-ща-ди-ли! Товарищи!

– А какое это имеет отношение к Ведерникову? – спросил Букаты.

Ольга, которую ни о чем вроде бы не спрашивали, тут же отреагировала, но так, что вроде бы не понравилось и самому Зелинскому, хоть ясно было, что она подпевает ему:

– А вот какое, товарищи! Сперва преступного дружка защитил, не проголосовал, потом консервы, как собственник какой… А у Силыча, ну то есть у Володи Почкайло, трое детишек, мал мала меньше… Они тоже мяса давно не пробовали… А может, и никогда не пробовали! Да и по словам товарища генерала понятно, что это награда для всех, а не для одного Ведерникова! Вот в чем тут дело!

– Консервы мы осуждать не будем, – сказал вдруг, поднявшись с места, Зелинский. – Мы только запомним, что комсомольцы, которые были радом с Ведерниковым, сами осудили его. – Тут прокурор посмотрел на Вострякову и перевел взгляд на Костика.

– Подсудимый Ведерников, а куда вы, кстати, дели эти консервы?

– Продал, – ответил Костик вяло.

– На следующий же день?

– Мы работали на следующий день.

– А когда?

– Не помню, – сказал Костик.

– Но вскоре, да?

– Да. Вскоре.

– Выходит: получив от генерала вознаграждение, вы побежали поскорей на рынок? – спросил Зелинский под громкий смех зала.

– Я не побежал, я пошел…

– Это все равно. Сколько же вы за них получили? Сотню? Две?

Ведерников не ответил. Да ответа от него и не ждали. Тут в самом вопросе заключался ответ: человек загнал свою награду, а деньги небось прокутил. Не матери же он отдал, раз мать еще на предварительном следствии утверждала, что никаких консервов, и даже денег от них, она не имела. Она бы такое запомнила.

– Но ваша мама денег от вас не получила? – продолжал добивать свою жертву прокурор. – Так или нет? Ни консервов, ни денег?

Ведерников снова ничего не ответил.

– Именно так, – вместо подсудимого сказал прокурор и, удовлетворенный, откинулся на стуле. – И это в то время, когда жена фронтовика, пропавшего без вести, едва сводит концы с концами, работая уборщицей при школе… Да что говорить, она и сама скажет…

По залу пронесся ропот негодования.

– Позор! – крикнули из первого ряда. – Позор преступнику!

9

Отец Костика был заводской бухгалтер, спокойный и сосредоточенный на своих конторских делах человек. До завода он работал на молокозаводе, и в трудные предвоенные времена Костик запомнил – мать, а потом и он сам, ходили за реку на этот завод, где им выдавали белую водичку-обрат, то, что оставалось от молока после переработки.

В сорок первом, несмотря на плохое зрение, отца призвали в роту санинструкторов, и он, и другие такие же долго, несколько месяцев, стояли в здании школы. Тогда Костик подбегал к изгороди, а отец несколько раз смог передать ему через щель прямо в казенной шапке принесенный откуда-то мерзлый картофель. Он сыпал картофель в сумку, которую подставлял Костик, торопливо оглядываясь и шепча слова, чтобы Костик еще приходил, он, отец, для семьи что-нибудь да достанет. Костик возвращался с ношей домой, а картофель в сумке постукивал, как деревянные кубики.

Но однажды, когда Костик пришел к забору, он уже никого не увидел: лишь катил холодный ветер по натоптанному двору клочки сена. И ни одной души. Так и получилось, вроде бы много раз могли попрощаться с отцом, но не попрощались ни разу. И писем от него не было.

В те голодные первой военной зимы месяцы мать Костика придумала ходить за реку далеко в лес, где работали бригады лесорубов. У них были лошади, и мать вымаливала у суровых возчиков (многие из трудармии, из Средней Азии, в ватных расшитых халатах) пару стаканов овса. Этот овес спасал им жизнь. Они отмачивали его в воде, прокручивали через мясорубку, крутил Костик, у матери не было сил, и варили кисель. Так и выжили, потом и на заводе стали подкармливать.