Судный год

После длинного путешествия в стеклянной клетке лифта голова немного кружится и неприятная сухость во рту. Я небольшой любитель замкнутых пространств. Бесконечная комната на двенадцатом этаже разделена низким барьером. Совсем как в семьдесят девятом отделении милиции. Несмотря на все различие между двумя мирами, в устройстве присутственных мест есть и что-то общее. Универсальные константы преддверий карательных заведений. Только потолки здесь не такие низкие. Легче дышать. И конечно, все более организованно, отработано за четыре века новоанглийского правосудия. Еще со времен процессов над салемскими колдуньями. Небольшая часть у входа – вольер для публики, а дальше, уже за барьером, в царстве закона, тянутся в столбе пыли за горизонт, к невидимому окну столы с мерцающими шеренгами экранов и уткнувшимися в них неотличимыми бледными лицами ревнителей юстиции на изогнутых выях. В синем свете мониторов лица кажутся зыбкими и болезненными. Беззвучно и терпеливо вершится в благоговейном безмолвии юридическое делопроизводство.

Возле самой границы, помеченной пунктиром мощных балясин, секретарша за столом, покрытым зеленой материей, пригнулась под тяжестью собственного бюста к экрану компьютера.

Грегори Маркман, Ответчик, молча протянул повестку. Голова раскалывается, будто всю бессонную ночь ее сверлили тупой бормашиной около виска.

Секретарша с любезно-неприветливым лицом вынула голову из монитора, прищурилась, демонстрируя профессиональную проницательность. И вдруг, совершенно забыв обо мне, вставила что-то в горизонтальную щель и несколькими движениями живущих отдельно от нее пальцев расколдовала застывший компьютер. Затем с такой силой уставилась на новую композицию иконок на экране, что файлы с шипением зашевелились в глубине. Сдавила несчастную компьютерную мышь, и у нее тут же вылез наружу единственный зеленый глазок. Наманикюренные пальцы исполнили на клавиатуре тревожно-бравурное. Удовлетворенно, как пианист после очень трудного пассажа, с закрытыми глазами откинулась на спинку кресла. Экран засыпало густым снегом, и волнение в компьютерной утробе наконец улеглось. Мышь вильнула черным хвостиком и не торопясь сама собой отползла в сторону. Секретарша шумно вздохнула. Сеанс виртуального ясновидения, как видно, принес плоды. Высоко подняла листок бумаги и поднялась над барьером, заслонив государственным бюстом весь судебный окоем. Сложная комбинация духов вихрем пронеслась мимо и заполнила комнату.

– Вообще-то, дело у вас пустяковое… Но… Нет, жалобу, – еще раз пробежала листок у себя в руке и кивнула, как бы снова подтверждая, что она права, – показать не могу… Проще всего пойти к помощнику прокурора и все там выяснить. – Говорит она невнятно, не скрывая своего полного безразличия. – Он находится в здании суда графства, пять минут ходьбы отсюда…

– Действительно, чего волноваться? – безуспешно пытаюсь я обмануть самого себя. – Судебная ошибка, недоразумение. Везде бывает. Скоро все выяснится. Это мое первое знакомство с американским Законом, но отношение к нему у меня уже довольно неприязненное. Конечно, Закон этот ничего общего не имеет с советским. И все же…

«Пять минут ходьбы» обернулись часом блужданий по городским пустырям между строительных площадок.

Новенький стеклянный параллелепипед, окруженный лунными курганами и разрытой, мерцающей антрацитом землей бостонских новостроек. Имперские гранитные ступени, по которым, опровергая закон всемирного тяготения, снизу вверх течет пестрая толпа. У входа что-то минималистско-концептуальное – стальной лист Мебиуса? скрипичный ключ? двойная спираль ДНК? воплощенная в нержавеющей стали идея самодостаточности Закона? – в два человеческих роста.

Внутри цветной мрамор и гранит – цвета напоминают вкус бариевой каши; интересно, это замысел дизайнера или сам Суд через подсознание посетителей безошибочно находит свое цветовое выражение? – прямоугольные колонны с серыми капителями-хвощами, низкие металлические перегородки между ними. Мертвый свет прилепленных к стенам патрицианских светильников, как в ленинградском метро, и бесконечный ряд обитых черной искусственной кожей одинаковых дверей, похожих на вмурованные в пол могильные плиты. На каждой, словно годы жизни хозяина кабинета, большими позолоченными буквами фамилии, должности и часы приема.

Толпы озабоченных людей. Несмотря на все отличия, хореография движений явно подчинена какому-то единому сложному ритму. Ритм отлаженной за двести лет юридической машины. Наверное, никогда не пойму, как она работает. Нечего даже пытаться. Проще всего предположить, что и никто не понимает. Просто смотри и запоминай. Может, потом пригодится.