Суер-Выер и много чего ещё

Мне не хочется сразу огорчать уху, ведь она ещё спит, ещё не знает, что скоро будет съедена без остатка.

Я ввожу ложку в нежный организм ухи с тысячью предосторожностей.

— Поехали, — говорит уховар-фотограф и теперь тревожно заглядывает мне в глаза, спрашивая: «Ну как?»

Никак нельзя торопиться, пробуя уху. Хорошую уху нужно есть так, как писали стихи древние эллины. Хорошую уху нужно есть гекзаметром.

Отведав ухи, стоит задуматься, отложить ложку в сторону, отчего нервно вздрагивает душа уховара, и только потом степенно заметить:

— Ничего, неплохо. И соли в меру.

— Подходяще, — вздыхает Летающая Голова.

Уховар сияет, наливает всем добавки. И добавка сближает нас, а уж после третьей добавки мы все становимся родные братья, потому что никто и никогда на земле не ел этой ухи вместе с нами.

И я пожалел, что нет сейчас Орлова и Клары, Петюшки и милиционера-художника и тех других людей, о которых не пишу здесь, в книжке. Конечно, с ними можно отведать и другой ухи, но ведь никогда не знаешь, получится ли она в жизни.

— А вы на Илистом-то озере бывали? — спросил дед Аверя.

— Не бывали.

— Вот где рыбы-то. И лещ, и карась, и окунь. Там ведь и Папашка живёт.

Разморённый ухою, дед Аверя прилёг на травке, скинул с ног валенки, в которых оказался босиком.

— Папашка? — поперхнувшись, переспросил капитан.

— Папашка, ага, — подтвердил дед Аверя. — У него две головы и тело на подводных крыльях.

— Две? — переспросил капитан. — А мы слыхали — три.

— Откуда ж три? Две. Одна — щучья, другая — медвежья. Я его недавно видел, когда клюкву брал. Да недалеко отсюда-то — от деревни Коровихи три километра.

— Неужели вы видели Папашку? — взволновался капитан.

— Да что ты удивляешься, — сказал я. — С такой головкой, как у нашего деда, не только Папашку — самого чёрта повидать можно.

Дед Аверя засмеялся, толкнул меня пальцем в бок.

— Нравишься ты мне, парень, — сказал он, — ей-богу, нравишься.

— Да и ты мне нравишься, — улыбнулся я, — особенно головка твоя.

— О-хо-хо! — смеялся дед. — Ну чего ты к голове моей привязался?

— А чего она летает?

— Да кто тебе сказал?

— Я сам видел. А тебе, дед, стыдно врать. Если летает, так и скажи: летает, мол.

— О-хо-хо! — смеялся дед. — Ладно уж, тебе скажу. Уха мне ваша понравилась. Но чтоб никому ни слова.

Дед Аверя наклонился ко мне поближе и сказал:

— Голова-то моя, конечно, летает. Но не шибко далеко — километров на пятнадцать.

Глава XVI

Давай-давай, матушка!

Бедняга мой друг-капитан-фотограф всё-таки надорвался.

— Ты что говоришь, дед? — сказал капитан, обиженно протирая глаза. — Как так — летает?

— По воздуху, парень, — пояснил дед. — Но не больно высоко, сила земного притяжения мешает. А вдаль — пожалуйста, но тоже недалеко: тело назад тянет.

— Эх, дед-дед, — сказал укоризненно капитан, — старый человек, а чего мелешь?

— Чего мне зря молоть? — усмехнулся дед. — Вот и друг твой видал.

Капитан усмехнулся в ответ.

— Если не врёшь, — сказал он, — тогда покажи.

— Чего? — не понял дед.

— Покажи, как она летает.

— Пожалуйста, — ответил дед, — хорошим людям могу и показать.

Дед поднял с земли валенки, которые скинул прежде, сунул в них ноги.

— А то без головы замёрзнуть могут, — сказал он, — когда она улетит. Ну теперь, ребята, держись! Сейчас пойдём на взлёт.

Он вдруг раскинул, как птица, руки, прищурил глазки, а потом вытаращил их и зарычал как самолёт: дррррррр… Головою же он завихлял из стороны в сторону, зверски поглядывая то на меня, то на капитана.

Мы невольно отодвинулись от деда, не зная, чего можно ожидать при взлёте человеческой головы. Голова, впрочем, пока не взлетала, а только лишь рычала, вертясь.

— Дррррр… стоп, — сказал дед и опустил руки, — чего-то не летит, застряла.

Тут он вдруг хлопнул себя по затылку и закричал, как на лошадь:

— Но-о-о-о… давай-давай! Трогай потихоньку, матушка!

Голова никак не реагировала и крепко сидела на плечах.

Стараясь расшевелить свою голову, дед подтягивал её за уши кверху и даже, схватившись одной рукою за нос, другой пинал себя в затылок, чтоб оторвать голову от тела. Голова упиралась.

— Вот старый пень! — хлопнул вдруг дед себя по лбу. — Да я же с тормоза не снял!

Он торопливо расстегнул рубашку, выкатил голый живот и, надавивши себя в пупок, сказал:

— Чик! Чик!

— Дррррр… — зарычал он снова и рычал так мощно, что на лбу его выступил пот.

— Вот так всегда с нею мучаюсь, — сказал он наконец. — Стоит как вкопанная. Сейчас сделаем так: я буду мотором работать, а вы кричите: давай-давай! Все вместе-то небось стронем.

И дед зарокотал, раскинув руки, а мы с капитаном — два балбеса под сосной — дружно гаркнули:

— Давай-давай, матушка!

Но голова сидела на месте. Дед уж рычал так и сяк, то и дело чикал себя в пупок, но взлёта добиться не удавалось.

— Тьфу! — плюнул капитан. — Так и знал, что всё это враньё.

— Напрасно так говоришь, парень, — сказал дед, — обижаешь. Голова старая, поношенная, сразу с места её не сдвинешь, приходится попотеть.

— Да ты дай ей передохнуть, — сказал я.

— И то верно, — согласился дед, вытирая пот со лба, — пусть передохнёт, а то прямо закружилась.